Сибирские огни, 1982, № 1

Телеграммы у Артамонова не было. Пришлось ему вынуть журналистское удосто­ верение. — Хоть стоячие, девушка! — взмолился он. — Да я вам верю,— сказала кассирша (видать, лицо у него было убедительнее любого документа).— Хотя находятся, знаете, и такие, что всех родных готовы пере­ хоронить, лишь бы уехать... Но честное слово... Ну, подождите — вдруг что-нибудь. Как по заказу, это «вдруг» и подтвердилось. Вошла в кассу — с той стороны — дама, сказала: — Возврат. Три места. Капитально люди загуляли. Артамонов вышел из здания вокзала в снегопад. Делать больше было нечего. Предстоял тяжелый день: поезд уходил только в десять вечера. В левой стороне груди словно закаменело. Давило глухо и больно. Вот ведь ждал, готовился, приучил себя к мысли, что рано или поздно это случится — а скажи ты! Он брел бесцельно. И вдруг встал. Что такое? Что было-то? До звонка еще? Ведь он просыпался. Ну да! Часов в девять или в половине девятого вдруг открыл глаза — будто его кто шилом кольнул. Полежал, полежал и решил доспать. А-отчего все же проснулся-то?.. Артамонов вспомнил отчего. Отец ему приснился. Приснился какой-то очень молодой, живой, с гладким лицом. Стоял в огороде, привалившись спиной к плетцю, весело го­ ворил что-то... Отца Артамонов видел во сне часто. И вот интересно: пока отец живой был — не снился вовсе, а как умер — началось. Отчего это? Кровь, что ли, заговорила, гены? Особой близости у них с отцом не было. Какая там близость — он и видел-то его не­ часто: отец уходил на работу потемну и потемну возвращался. Как воспитывать детей, он понятия не имел. Артамонова один раз, правда, «повоспитывал» — огрел веревкой. Показывали в клубе кино «Рядовой Александр Матросов». Пацаны этот клуб-барак брали штурмом. Артамонов на один сеанс не попал, на второй, проник только на по­ следний, со взрослыми, прополз, можно сказать, на карачках. Ну и, конечно, вернулся домой за полночь. Родители не спали. То есть отец-то, может быть, и заснул бы, да его, как видно, мать допекала. Отец вскочил, в одних подштанниках, и — «ах ты, сукин кот!..» Что там за веревка у него оказалась, во сколько раз он ее скрутил? — только у Артамонова чуть хребет не переломился. Даже мать, легко раздававшая подзатыльники направо и налево, испугалась, повисла на отце: «Петро, Петро, что ты!» Еще — совсем маленькому Артамонову — отец рассказывал сказки. Чаще всего одну, чудную какую-то, с хохлацким уклоном: про то, как мужик отелился. Мужик этот, значит, возвращался домой ночью в крепком подпитии. Стучит в дверь: «Жинка, отчини — я твой Павло!» А жинка (у нее хахаль, что ли, был) отвечает: «Якой такой дьявло, мой Павло на ручке лежит!» Мужик вернется по улице назад, пересчитает ха­ ты: «Це — кумова, це — сватова, це — братова, це — моя.» Опять стучит. А жинка сно­ ва: «Мой Павло на ручке лежит». Тогда он пошел в хлев, к волам, и там заночевал. Ну, естественно, жена утром: «Ты где пропадал, такой-сякой?» — «Та у волов ноче­ вав»,— отвечает мужик. «Ой, лишеньки — та ты ж теперь отелишься! Давай тикай из деревни, чтоб сраму не было!» Мужик сдуру побег. По дороге наткнулся на замерзше­ го насмерть солдата, сапоги на том оказались добрые. Мужик позавидовал, хотел стянуть — не стягиваются. Тогда он взял и отломал сапоги вместе с ногами. Дошел до соседней деревни, попросился на ночлег. Хозяева пустили, спать определили на печку. Мужик там потихоньку сапоги с ногами из котомки вынул — пусть, мол, оттают. И заснул. А у хозяев ночью корова отелилась — они теленка, чтоб не замерз, на печь засунули, к мужику. Тот проснулся чуть свет: «Мать твою так — отелился!» И ходу. А сапоги впопыхах забыл. Хозяева, в свою очередь, проснулись, глядят: царица небес­ ная! — теленок мужика съел, одни ноги остались!.. Кончалась сказка хорошо. Мужик вернулся домой, сообщил жене: так и так, отелился, живи спокойно, никто ничего не знает. Артамонов, будучи пацаном, даже не смог бы сказать, любит ли он. своего отца. То есть, конечно, любил, в том смысле, что испытывал кровную привязанность. Но ни пылкости, ни восхищения в этой любви не было. Может, потому, что их семья, их быт, их далеко не нарядная жизнь просто исключали тонкие чувства. Так вот, умерший отец стал сниться Артамонову. Сначала это были тревожные, больные сны: отец звал его куда-то, манил за собой; потом они успокоились, отец мир­ на поселился в снах Артамонова, и Артамонов привык к этим встречам. 4