Сибирские огни, 1982, № 1

прийти: думала, дети мои неживые. Одежды на мне нет — одни ремки. Девчонки в грязи, в крови... И такая взяла меня обида! Да где же бог-то? За что он меня карает? За труд мой? За мои унижения, что я перед каждым унижаюсь, кто и гроша ломаного в базарный день не стоит?.. Посидела маленько, успокоилась, спросила у казачки воды детей обмыть. Потом говорю: моржя, курсак пропал, нан ёк. Она принесла' молочка, четыре лепешки. Накормила я своих детей, выспросила у нее дорогу дальше... Еще два дня шли мы до русского села. Там было село богатое, Александровское называлось,— строились после революции. Село очень болыіюе и рядом река протекала, Талас... Подошли мы уже ночью. Девчонки обе, проснулись: одна за спиной, другая — впереди, на руках. У самой ноги подсекаются, А еще идти километра два, до мельницы. И там на другой берег перебираться. Шумит река Талас —страшно...» На этом записи обрывались.. Не довела их мать до дней посветлее. Не успелд. Да и сколько их было, светлых- то дней. Ну, может, перед самой войной — год-полтора. А потом навалилась война, послевоенные тяжелые годы, а дальше болезни и старость... «Что же это такое? — думал Артамонов,—Что она оставила-то ему? Завещание?.. Да, именно завещание. Духовное... А что завещала?.. А жизнь свою и завещала, муки свои, подвижничество свое — опять же ради жизни. Его жизни. И веру завещала. Она верующая была. Не в бога верила, а в то, что жить надо. Необходимо. И что впереди будет лучше. Не может не быть: ведь за что-то хлещется человек. Она так и говорила: «Не зря же хлещемся». И хлесталась. До последнего часа... Оладий всем напекла,— вспомнил он рассказ брата.— Накормила. И —с ног...» Всю себя отдала другим, всю свою жизнь — словно в землю высеяла. И ни разу не остановилась, не оглянулась: не пора ли там собрать что-нибудь? для себя-то самой? Значит, теперь им, детям ее, надо честно сеять — каждому свою полоску. Только так, наверное, и можно вернуть долг матери. Что посеешь —то пожнут... Артамонов закрыл тетрадь. «...Шумит река Талас...»