Сибирские огни, 1982, № 1

дите ли, на работу надо было с утра, к выносу она никак не поспевала. Ну и решила отреветь свое в половине седьмого утра... Это, когда в доме только в половине пятого все коеткак угомонились, растыкались по углам. Артамонов завел на кухню Оксану и решительно сказал: — Вот что, женка, бери все в свои руки. Сейчас пойдут: родственницы десяти- юродные — их тут пруд пруди, я не то по именам, по фамилиям не всех помню, со- седки, подружкѣ. Им для приличия откричаться надо, а Таську они нам угробят. Да и мы тоже не железные... Стой как цербер — весь грех на мне. И Оксана встала... Родственницы, не знавшие вторую жену Артамонова в лицо, соседские бабки аж крестились, чуть ли не отплевывались, да нельзя было плевать: что за баба такая? Откуда взялась? Вот, нечистая сила,— и попрйчитать не даеті Плач, причитания все же время от времени прорывались, хотя старух перехваты­ вала в'комнате приемная дочь дяди Гоши Ирина, тоже настропаленная Артамоновым. И всякий раз участницей этих надрывных сцен оказывалась сестра. Она оделась во все черное (откуда взяла?) — вдова да и только. Анастасия словно вину какую перед ма­ терью отмаливала. А в чем она, вина-то? В том, что в деревню ее отпустила? Нет. Это случайность, совпадение. Вина их всех перед матерью — великая! — в чем-то дру­ гом, что не выскажешь словами, умом даже не охватишь. И эту вину нельзя отмолить, отплакать. С ней жить предстоит. Артамонов к тому же должен был встречать приходящих — как старший сын и вроде теперь хозяин. Сестра, конечно, была тут главной, и дом был ее, но она совсем выключилась со своей скорбью. Артамонов встречал, здоровался, выслушивал соболез­ нования: — Ой, Тима!.. Никак ты?.. И не узнала бы. Ведь я тебя вот такого... А ты, глянь- ко, седой уж весь, белый... Мамка-то, а?.. Вот оно как — живем, живем... Горюшко-то какое, Тима... В общем, к обеду Артамонова заколотило. Он махнул на все рукой, ушел в комнату к молодежи: племянница Олька, какая- то подружка ее институтская, Миха сидели там, курили, в комнате было уже — не про­ дохнуть. ‘ , Заскочила следом Ирина. Она — молодец, энергичная женщина — за всем и за всеми доглядывала: как? что? не надо ли чего? Увидела, как Артамонов спичкой по ко-’ робку промахивается, достала парочку каких-то таблеток. — Ну-ка, братец, проглоти. — Что это? — спросил Артамонов. — Давай, давай, не бойся. Таблетки равнодушия — я их так называю. Я, Тима, со своим оболтусом совсем уже психушкой стала. Пошла, сдалась врачам. Вот, выпи­ сали. Теперь он придет вечером, развЫступается — а я наглотаюсь этих таблеток и гляжу на него, как... корова выдоенная. До фени все!.. Артамонов проглотил таблетки. Минут через пятнадцать, правда, ощутил дремот­ ное равнодушие. О чем-то говорили Миха с Ольгой (он не прислушивался), плавал слоями табачный дым, и Артамонову казалось, что он тоже плывет в этом дыму. Тут пришло’ время выносить гроб, залетели в комнату дядьки, раскудахтались, размахались руками: — Тимофей, что же ты сидишь?.. Надоть чевой-то делать!.. Артамонов смотрел на них сквозь дрему и спокойно думал: «Старые дядьки ста­ ли. Старики. Бестолковщина. В таком простом деле распорядиться не могут». Старики напрасно гнали волну. Коля Тюнин и дяди Васины сыновья все уже на­ ладили. Подоспел, кстати, и «оболтус» Ирины. Маленько, правда, под газом, но де­ ловитый, сосредоточенный. Он в иные моменты' мог проявиться мужиком собранным, решительным, умелым. Чем и покорил когда-то Ирину. Вот когда Артамонов понял мудрость народного обычая: дети в такой день должны оставаться только зрителями. Если за все хвататься самому — просто не вы­ несешь. ...Потом было кладбище. Снова толкотня, многолюдность. Это опять же сестра распорядилась: заказала в постройкоме, где работала главбухом, два автобуса — всех привезли, даже немощных, полуходячих. Только и расступился народ, когда дети пошли с последним целованием. Гроб стоял на табуретках, возле свежей могилы. А рядом, в этой же оградке, ра­ зобранной сейчас с одного боку, насыпан был старый холмик. И на нем — пирамидка со звездочкой. И выцветшая фотография отца. 22