Сибирские огни, 1982, № 1

«26-го числа в легких лопнула артерия и залила, наконец, легкие. После 1-го при­ падка последовал другой, уже вечером, с чрезвычайной потерей крови, с задуш е­ нием. С 1/4 < ч а са> Ф едор Михайлович был в полном убеждении, что умрет: его исповедали и причастили. Мало-помалу ды­ хание поправилось, кровь унялась. Но так как порванная жилка не зажила, то крово­ течение может начаться опять. И тогда, конечно, вероятна смерть. Теперь же он в полной памяти и в силах, но боится, что опять лопнет артерия». Анна Григорьевна не успела отправить этого письма, не успела даже «перевести» его со своего стенографического языка на обыкновенный. Через два часа она стала вдовой. Из записной книжки Однажды Достоевский сказал о себе на страницах «Дневника писателя». «Я человек счастливый, но кое-чем недо­ вольный». Кое-чем! Еще Ч. Ветринский, составивший в нача­ ле нашего века книгу «Достоевский в вос­ поминаниях современников, письмах и заметках» (сыгравшую , кстати сказать, оп­ ределенную роль в популяризации творче­ ства великого писателя), высказал во всту­ пительной статье мысль, оказавшуюся пря­ мо-таки пророческой: «Достоевский был одною из тех исклю­ чительно гениальных натур, изучение ко­ торых в сущности никогда не будет закон­ чено, ибо каждое новое поколение и каж­ дое новое глубокое исследование будут открывать не только новые подробности и детали, но и новые точки зрения». Не этим ли объясняется следующий факт. Было подсчитано, что творческое на­ следие Достоевского в количественном отношении в десять раз (I) меньше обще­ го объема литературы о нем: семьсот пе­ чатных листов и семь тысяч. (Данные, на­ верняка, устаревшие, так как подсчет про­ изводился в 1969 году, а вторая цифра имеет постоянную тенденцию к увеличе­ нию в то время, как первая, естественно, не меняется). В 1922 году Корней Чуковский, уже тогда начавший заниматься Некрасовым (а следо­ вательно — и его окружением), процити­ ровал забытый рассказ-фельетон Панаева «Литературные кумиры, дилетанты и проч.» Панаев говорит там про Достоевского так: «Кумирчик наш стал совсем заговари­ ваться и вскоре был низвергнут нами с пьедестала и совсем забыт... Бедный! Мы погубили его, мы сделали его смешным!» Рассказец этот был напечатан в 1855 го­ ду в «Современнике». Достоевский не так давно снял робу каторжника и заменил ее солдатской шинелью. В Семипалатинске он получил наконец возможность читать, про­ читал, наверняка, и этот номер «Современ­ ника». Не думаю , чтобы панаевские перлы ввергли его в отчаяние: он уже в молодые годы понял, что литературная борьба всег­ да была именно борьбой — делом жесто­ ким, а участники ее лишены манер благо­ родных девиц и ради красного словца не пожалеют и отца. Хотя чисто с человече­ ской точки, зрения написать и напечатать такое про политического изгоя, про чело­ века, находящегося в Сибири и лишенного возможности ответить,— это, конечно, удар ниже пояса. Чуковский же комментирует эту цитату следующим образом: «Когда в Европе говорят о России, там первое же слово: «Достоевский», и весело читать в нечитаемой книге, как какая-то комаришка жужжит: — Я свергла его с пьедестала. Я погуби­ ла его». Мне вспомнилась эта история в Малеев­ ке, в писательском Доме творчества, где прекрасная библиотека. Мне потребовался Достоевский, и я взял два здоровенных тома из шестого Полного собрания сочи­ нений 1905 года издания — другого не бы­ ло. Открыл и сразу же заметил на полях пометки, сделанные остро отточенным ка­ рандашом. Их было много, этих пометок,— трудно было не заметить. Скобочки, птички, вопросительные крю­ чочки (их особенно много), отмечен­ ные впрок абзацы и предложения. Кто-то когда-то работал над этим томом — рабо­ тал профессионально. Вот и литературовед­ ческие аналогии: «Современник», «Висло­ ухие — Щедрин», «богостроительство», «Герцен», «Искра», «Вехи»... Серьезно трудился человек над «Беса­ ми», не на шутку готовился дать очередной бой их автору. Вот опять пометки и корот­ кие, как ярлычки, надписи: «Гоголь», «См. Чернышевского», «взять», «эка!» А вот подлиннее: «Эта мысль в «Идиоте». Или: «Да ведь это лакейский язык, а не му­ жицкий!» И так далее, и тому подобное... Ну, как тут не вспомнить стихи Леонида Мартынова: Н е в с к и й О с т а е т с я п р о с т о Н е в с к и м . О т в е р га я п е р е и м е н о в а н ь я .— Д о с т о е в с к и й О с т а е т с я Д о с т о е в с к и м О т в е р г а я п е р е т о л к о в а н ь я . И опять письмо — от 11 января 1858 го­ да из Семипалатинска. Письмо Каткову — с планом романа (Долинин считает, что речь шла о «Записках...») и, конечно же, с просьбой аванса. Но не в этом дело. А дело в одной фразе, вернее — в одном даже слове, которое прямо-таки Останав­ ливает: «Роман мой я задумал еще на досуге, во время пребывания моего в г. Омске». На досуге! * * * Попробовать бы написать о «Записках из мертвого дома» как о книге, в которой, несмотря ни на что, торжествует живая жизнь. Ведь написал же юный Фурманов в своем дневнике: «Мертвый дом» родит живые, здоровые мысли». Если внимательно прочитать «Записки из мертвого дома», можно сделать немало 159