Сибирские огни, 1982, № 1

то, что всем известно теперь, а именно: чрезмерная женственность в исполнении, мягкий бархатный звук, никогда не дохо­ дящий даже до настоящего «форте»... С а­ мое замечательное в исполнении Шопена были его мазурки. Вся ткань средних голо­ сов так отчетливо выступала, что получа­ лось впечатление, будто третья рука не зримо подыгрывала. Присутствуя на уроках Шопена, мой отец был поражен отсутствием музыкаль­ ных данных у большинства его учениц. Все эти расфранченные барышни и девицы из высшей аристократии или богатой бур­ жуазии брали уроки только потому, что это была мода. 5— 6 уроков с такими уче­ ницами подорвали бы здоровье и у чело­ века с более крепким организмом, нежели у Шопена...» «...Положительные душевные качества Листа привлекли к нему моего отца... Мой отец во время концертных поездок бывал у него, слушал собственные его сочинения и считал, что по их содержанию, новым приемам, выразительности и блестящей фактуре Листа следует поставить на пер­ вое место среди романтиков второй поло­ вины XIX века. Отношение Листа в зрелом возрасте, на вершине славы ко всем другим компо­ зиторам было необычайно благородно .и всегда доброжелательно. Никакой зави­ сти. Личные чувства отходили на второй план... Был, однако, один неудачный случай. Однажды к Листу зашел' неизвестный мо­ лодой человек. Он показал ему несколь­ ко своих сочинений и просил сыграть их на музыкальном вечере, который должен был состояться в тот же день, говоря, что одно только исполнение их Листом дало бы ему большую опору в музыкальном мире. Лист дал свое согласие, но когда насту­ пил вечер, он тщетно стал" искать рукопись и не мог вспомнить — куда положил ее. Не желая обидеть молодого композито­ ра, Лист скрыл от него это обстоятель­ ство. Подойдя к роялю и назвав имя компози­ тора, сочинение которого он исполнит, Лист положил на пюпитр инструмента первую попавшуюся ему под руку тетрадь и сыг­ рал импровизацию собственного сочине­ ния. Окончив, он поднялся, под аплодис­ менты слушателей, и повернулся, но того в зале уже не было и, конечно, в музы­ кальном мире имя его никогда больше не появлялось». Эти воспоминания относятся, конечно, к годам, когда для Теодора Штейна мино­ вали лишения и за ними — юность, годы учебы. Возмужали ум, душа, талант. Он принят в кругу музыкантов Европы, как равный среди равных. Теперь он снова со­ вершает концертные турне — на сей раз, правда, не пешком и не в компании драч­ ливого воспитателя. «Игра его,— вспомина­ ет Алексей Федорович,— в то время отли­ чалась замечательной чистотой, мягкостью, тонкостью фразировки. Слыхавшие его, как импровизатора, отзываются с востор­ гом и об этой стороне его дарования». Он концертирует в Кенигсберге, Стокгольме, Гельсингфорсе, Петербурге, Гамбурге, Па­ риже. Немало потрудился он и в Дании — это была благодарность за помощь, ока­ занную некогда королем Фридрихом. А затем грянула новая перемена судьбы и новая страна — на сей раз уже к по­ жизненному служению, до гробовой доски. Петербург. Россия. Первая в стране кон­ серватория, вызванная к жизни волей и энергией Антона Рубинштейна. Началось с того, что однажды во время очередных гастролей — это было в 1872 го­ д у — Теодор Штейн выступил в камерном концерте в Петербурге. Успех этого кон­ церта принес неожиданный результат: его пригласили в консерваторию на должность профессора фортепианной игры. Прекрас­ ный северный русский город, его концерт­ ная жизнь, отношение людей к искусст­ в у — все это вызвало горячую симпатию немецкого музыканта, и, недолго подумав, он согласился. Так пианист Штейн стал русским подданным. Вот небольшой эпизод, показывающий, какого класса это был музыкант (здесь мы еще раз обратимся к воспоминаниям А лек­ сея Федоровича): «На одном из камерных концертов с ним произошел случай, глубоко в нем отозвав­ шийся. Исполнялось трио Ре-мажор Бетхо­ вена. Партию фортепиано играл мой отец. Как правило, принято, чтобы все, участву­ ющие в ансамбле, играли по нотам. Пред­ ставьте себе, ’ какое нервное потрясение испытал мой отец, когда, переведя глаза на следующ ую страницу, он увидел ноты, совершенно чуждые тем, которые должны были следовать его игре. Менее секунды длилось колебание, но абсолютный слух и прекрасная память вывели его из затруд­ нения, и он доиграл свою партию до конца на память. Сразу же после коцерта выяснилось сле­ дующ ее. Все ноты, которые требовались играющим, лежали на столе в комнате для артистов. В это помещение заходило много лиц — и особенно во время перерыва между двумя отделениями концерта. Кто- то, оставшийся неизвестным, вырвал из нот фортепианной партии трио Бетховена це­ лый лист в 4 страницы. Целью этого лица было создать замешательство в исполне­ нии, даже вероятную остановку и тем са­ мым опорочить репутацию только что приг­ лашенного в консерваторию нового профессора, явившегося серьезным конку­ рентом для некоторых коллег по специ­ альности. Можно себе представить, с каким на­ пряженным вниманием этот неизвестный, несомненно, сидевший в зале и слушавший исполнение, ждал подготовленный им скан­ дал. Велико же было его разочарование, когда исполнение прошло гладко, без за­ пинки и притом на память...» В Петербург Теодор Штейн прибыл уже далеко не первой молодости: ему перева­ лило за пятьдесят. В этом возрасте не так- то легко сменить уклад жизни, климат и тем более — разговорный язык. А ведь еще 20 лет активной жизни предстояло ему в России. 135