Сибирские огни, 1982, № 1
моченный, велит срочно идти. От'ец тут же ушел, даже не поужинал. Вот час прошел, другой — его все нет. Мама не спит, собра ла узелок с едой, разбудила меня: иди, говорит, в сборню, может, они до утра там проговорят, а он голодный. Ну, я взял узе лок и пошел. На улице пусто, огней ни у кого нет. Возле сборни, гляжу, стоят не сколько лошадей, запряженных в сани, и верховые. У дверей уже услышал, что там полно народу — гудят, как в улье. Я было заробел. Потом думаю: отец же там, чего бояться. Открыл дверь, а меня сразу за — Тихомиров, — говорю. — К отцу я. Вот..:— хотел узелок показать, а его у ме ня вырвали и куда-то швырнули. — А-а, щенок пришел. Вяжи его. В это время из-за печки голос отца услышал: — Не троньте его. Он в коммунистах не состоит. - * Строго так сказал, требовательно, будто за председательским столом сидит. А я все еще ничего "понять не могу. Лица знако мые — наши, деревенские. Почему же мне руки вяжут? Я снова: — Тихомиров я. Егорка. К отцу... — К отцу и пойдешь. Одна вам дорога! Кто-то громко крикнул: — Вон туды его. Беру на поруки. С перепугу не сразу угадал, что это Са велий Родионыч, мой хозяин, у которого я в работниках три сезона отбатрачил. Тот, что мне руки вязал, толкнул меня в пра вый передний угол, за барьер, где в стари ну сидели староста и писарь, а при Совет ской власти было рабочее место отца и секретаря сельревкома. Я было обрадовал ся, что Савелий Родионыч защитил меня, хотел обернуться, но конвоир зло цыкнул: «Не верти башкой, а то отверну». Георгий Ильич примолк, поставил ло коть на стол, рукой взялся за подборо док, продолжил свой рассказ как бы С оправдания: — Трудно обрисовать все, как было и что там творилось. Перепуган был. Разве до того было, чтоб все замечать да запо минать. Да ведь и время-то много прошло. Что поразило голову, то и счас помню... ■За барьерчиком, куда меня втолкнули, сидели дядя Петр — родной брат отца, Блинов Алентий, твой дядя Федор с же ной и еще... У барьера — охрана. Разгова ривать и вставать на ноги запретили. Ря дом с барьером, вдоль стены, была сцена. Помнишь? Ее только построили. На сцене стояли столы, а за ними, как я понял, гла вари. Один явно не камышенский и не му жицкого вида. В середине — Кондратий Китов. За главного. Как после выяснилось, его еще до восстания выбрали заговорщи ки па должность старосты и судьи. Ты его должен знать, Кондратия-то. Он недалеко от вас жил, у мельницы. Здоровый такой мужик, чернобородый. И не сказать, чтоб выделялся чем. Кто бы подумал, что такой собакой оказаться может. Там бы посмот рел на него... Он ведь не из богатых, но, должно, за преданность его выдвинули и вроде как приманку середнякам... Народу в сборне было, пожалуй, чело век тридцать — сорок. Почти все камышен- ские кулаки и их подпевалы. Многие во оружены. У большинства охотничьи дробо- вушки, но были и винтовки, а у кого на ганы, тесаки, шашки. Я все смотрел в угол, откуда подал го лос отец, но в полумраке ничего нельзя было разглядеть. Видно было только тех, кто сидел за столом —их освещала боль шая лампа-молния. Рядом со мной, у стен ки, был дядя Петр. Он шепнул, что его и всех, кто за барьером, уже судили, но помиловали, а до того они тоже сидели связанные в углу. Кондратий им пригро зил, что, если они будут в чем замечены, их снова будут судить и расстреляют. Кондратий поднялся над столом и объ явил: — Суд приговорил Тихомирова ; Илью и Большанина Егора к расстрелу. Осетрин Семен и Залясов Григорий, ведите их, ис полняйте приговор! — и со злобой доба вил:—Наехало вас'тут, незваных! Хлеба вам надо? Коммунию вам надо? В яме вам коммуния будет! Там без хлеба обой детесь! Голос у Георгия Ильича дрогнул. Спра вившись с волнением, он продолжал: — Я, может, не точно передаю слова. Но смысл такой... Как раздалась эта команда. Осетрин и Залясов кинулись исполнять приказание. Из-за печки послышался ехид ный осетринский голосок: «А ну-ка, му жички, посторонимся. Дадим дорогу. Това рищи коммунисты наши тут пройдутся. По следний разок... Сам наш председатель...» Увёли их. Увели убивать. Мне сразу представилось, что отца больше никогда не будет... Сдавило горло, стало лихо, и я, -ле помня себя, хотел что-то сделать, за кричать. Дядя Петр взял меня крепко за локоть и сказал тихонько: «Сиди, Гоша». В сборне, как увели отца и Егора Нико лаича, наступило как вроде безделье, ожи дание. Мне стало жутко. Казалось, все. смотрят на меня и вот-вот тоже поведут убивать. Я давил спиной стену, съеживал ся, закрывал глаза, чтоб никто не видел, чтоб все про меня забыли. А как открою глаза,— бородачи-кулаки сидят на длинной лавке вдоль передней стены и молчат. Сре ди них и хозяин мой, Савелий Родионыч. Это их волю выполняли и те, что за столом на сцене были, и все присутствующие. В сборне-то толклись и середняки, и насто ящая беднота, вроде Цыпленкина Мишки, сбитые с толку кулацкой пропагандой. Не знаю, сколько времени прошло, вва лились эти палачи —Осетрин с Залясовым. Запорошенные снегом, возбужденные. Ни на кого не глядя, прошли прямо к сце не. Все притихли, но ничего не слышно: докладывают они вполголоса, нё для всех. Выслушал их Кондратий, зыркнул туда- сюда, объявил: — Гусельников Потап и Гусельников Ипат приговариваются к расстрелу. Осет рин, Залясов, исполняйте! — и прибавил: — Голодранцы, побирухи, не жрали своего досыта, за чужим потянулись! Вот и полу чайте! Век сыты будете! 4 Потап Яковлевич был высокий ростом. Его голову без шапки я увидел через всех. Он шел медленно и врчде шатался. Так оно и было. Его когда схватили, чтобы на сборню вести, .вязать стали, а он вырвал ся — он ведь какой был! Ну, ему прикла дом грудь проломили... 131 9'
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2