Сибирские огни, 1981, № 12

34 ИЛЬЯ ЛАВРОВ лая, ты все понимающая умница-разумница. Я все время чувствовал твое какое-то внутреннее достоинство. И оно держало меня как бы в не­ котором отдалении от тебя. Я был с тобой совсем иным, чем с другими женщинами. Мы шли по проспекту к твоей гостинице. Во всю его, казалось, бес­ конечную длину сверкали и катились огни такси, автобусов, троллейбу­ сов. Асфальт дышал еще дневным теплом. Ты неожиданно попросила: — Расскажи мне, когда и чем заболела твоя мама и когда она умерла? Понимаешь, сколько лет прошло, а я все помню ее лицо, когда она прибежала в школу. Она спрашивала о тебе: куда ты делся? У нее было лицо человека потрясенного и страдающего. И я рассказал о маме все, что знал сам и о чем узнал от тети Нины. И ты, как бы сама себе, тихо проговорила: — Это ужасно! Ведь мы часто бессознательно убиваем друг друга. Черствостью, равнодушием, эгоизмом, жестокостью... Сколько еще у нас всего этого... — Постой! Постой! Ты что это? Ты хочешь сказать, что это я убил свою мать? — вырвалось у меня. — Ну, скажем мягче — укоротил ее жизнь. — Что ты, Клена! — Ты думаешь, она не жила бы до сих пор, если бы ты, конечно, все сделал по-другому? Я смотрел на тебя изумленно, испуганно. Все это было с твоей сто­ роны жестоко, но... но справедливо. Твои слова о матери вонзились мне в душу, едва ли я когда-нибудь смогу их вырвать. — Ты не обижайся на меня, Игорь. Я ведь это не только о тебе, но и о себе и о многих. Я часто думаю об этом. Борьба с собой, со своими недостатками — нелегкая борьба. Я учусь смотреть правде в глаза. Через эти слова я смутно почувствовал тебя новую, еще неведомую мне, которая образовалась за годы нашей разлуки. Я стал сердиться, защищаясь и от тебя, и от себя: — Это отец и мать ухитрились вылепить меня таким, какой я есть. Отец — насилием, а мать — обожанием. — Не верю! Отговорки! — загорячилась ты,— Если ты понял свои недостатки, так измени себя. Это возможно. А вот если ты не понимаешь своих недостатков — это уже хуже. Значит, другие должны сказать те­ бе о них. Если ты и тогда не поймешь их, значит, дело плохо. Значит, ты просто глуп. — Ты относишься ко всему слишком серьезно. — Ничего не поделаешь, я — педагог. — Все это уже говорилось. Не ново это! — Конечно, конечно! И все-таки... нельзя же идти на поводу у своих недостатков. Ты не обижайся, я это не столько тебе, сколько себе. В тот поздний вечер я не мог разобраться в тебе, и поэтому ты мне казалась загадочной, что-то в себе таящей. Ты явно говорила о том, что наболело в твоей душе. Ты и мою душу обожгла и, может быть, обожгла на всю жизнь. Ле­ жа в кровати, я долго не мог уснуть. Все видел твою цветную, с гордели­ вой посадкой, голову, твою мягкую, летучую походку, и любил тебя. А в ушах все звучал твой голос: «Это ужасно! Ведь мы часто бессознатель­ но убиваем друг друга». И мне представлялась умершая мама, и это бы­ ло невыносимо. А голос твой все звучал: «Ну, скажем мягче —укоротил ее жизнь». «Но у нее же было больное сердце!» — защищался я. «Тем более нужно было ее беречь»,— твердо звучал твой голос. И я начинал спор: «Понять свои недостатки не так уж трудно, а вот вытравить их попробуй, если они уже твоя сущность»,— «Обуздай себя!