Сибирские огни, 1981, № 12

ЕРМАК ИСТОРИЧЕСКИЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ 157 Ермака». В. Атласова Пушкин называет «камчатским Ермаком». «Великим подвигом» считал поход Ермака В. Г. Белинский. При этом и Радищев, и Пушкин, и Белинский отнюдь не игнорируют гу «жес- точь», то разбойное, что также неотделимо от имени Ермака и завоевания Сибири. «Неустрашимость, расторопность», «твердость в предприятиях, неутомимость в испол­ нении»,' «ненарушимость в. последовании предпринятого», как пишет А. Н. Радищев в «Повествовании о приобретении Сибири», были причиною успехов россиян, «корысто­ любием», однако, «вождаемых». Ермака над казачьей массой поднимает стихийная социальная устремленность и демократизм, чутко уловленные Радищевым. «Отторг­ нутый от своего отечества», он искал «лучшия страны, которая бы его вместо отече­ ства восприяла». И в завоеванном им краю стремился «утвердить мягкосердием то, что приобрел жестокостью, и на место боязни старался ■ водворить повиновение не­ принужденное», оставляя своим подданным «полную свободу жить по-прежнему, не стесняя их ни в чем». Во всех своих делах Ермак опирался на «единомысленную дружину». В. Г. Белинский, выделяя в донских казачьих песнях о Ермаке сказочные и раз­ бойничьи мотивы, с позиций историзма объяснил личндсть Ермака социальными об­ стоятельствами времени, наметив тем самым плодотворный путь дальнейшего вопло­ щения его характера в художественной литературе. Устраненный, из политики народ явления исторической жизни видел как бы случайными, потому, говорит Белинский, «всякое историческое лицо для народа казалось мифом, и он делал из его жизни смазку». «Воровское» прошлое Ермака, как и распространенная в литературе тема ис­ купления его вины Сибирью, до сих пор мешает обыденному сознанию свести воеди­ но противоречия этой героической и трагической фигуры. Какой же герой, если ведет «безпаспортных да все разбойничков»?! А ведь объяснение было дано уже Белин­ ским. Приведем полностью его столь страстные в восстановлении исторической справедливости слова: «В подобных явлениях нет ничего унизительного для националь­ ной чести, ибо в них виновато неустройство и шаткость общественного здания, а сов* сем не национальный дух. ...Стесненность и ограниченность условий общественной жизни, безусловная зависимость слабого и бедного от произвола сильного и богато­ го... все это заставляло людей, чаще всего с сильными натурами, искать какого бы то ни было выхода из тесноты и духоты на простор и приволье души. Низовые стра­ ны, особенно степи, прилегающие к Волге и Дону, давали полную возможность для подвигов удальства и молодечества. И наши удальцы били бусурманов, крепко дер­ жались православия, оберегали границы и иногда, при стесненных обстоятельствах, грабили и посланников царских, и бояр, и кто попадется. Подвиги витязей такого рода и н о гд а не были запечатлены ни зверством, ни жестокостью: они были удальцы и мо­ лодцы, а не злодеи. Конечно, они не отличались и рдеальным рыцарством; но можно ли было требовать рыцарства в те царские времена, когда и войны походили на гра­ беж и разбой, когда само правосудие было свирепо и кровожадно?.. Наши удальцы не были хуже всех других сословий своего времени, если не были лучше их. При дурной общественности падшие души часто бывают самые благороднейшие по своей наТуре — и уЖ| конечно, скорее можно предполагать человечность, благородство и возвышенность покорителя Сибири, чем во многих из знатных тунеядцев, богатых только спесью, невежеством и низостью. В песнях о Ермаке читатели могут сами ви­ деть справедливость сего сказанного нами об удалых казаках». Вслед за Белинским А. Герцен считал «разбойничьи» песни о Ермаке одним из главных источников изучения русской истории, в фольклоре он видел критерий истин­ ности оценки исторического лица. Народная память и любовь действительно сохра­ няют самое ценное в истории, достойное уважения потомков, и народное воображе­ ние обнаруживает подлинную художественную смелость, предпочитая буквальности фактической детали единую нравственную концепцию личности. По мысли В. Г. Бе­ линского, «поэзия всякого народа находится в тесном соотношении его с историей: в поэзии и в истории равным образом заключается таинственная психея (душа — авт.) народа и потому его история может объясняться поэзиею, а поэзия историей». Этот вывод В. Г. Белинского основывался на литературной практике романтизма, существеннейшей чертой которого было, как известно, осознание отечественной исто­ I