Сибирские огни, 1981, № 11

178 М. МЕЛЬНИКОВ Ой, я первый час пы воду йшла, Ой, я-ли-ели, пы воду йшла. Ой, второй я час воду черпыла. Ой, я-ли-ели, воду черпыла. Ой, а третий ка двору пришла, Ой, я-ли-ели, ка двору пришла. Ой, ка двору пришла ка широкому. Ой, я-ли-ели, ка широкому. Ой, а широкай двор растворен стоит. Ой, я-ли-ели. растворен стоит. Ой, а высокий терем распечатанный. Ой, я-ли-ели. распечатанный. Ой, как мой постыл без воды застыл. Ой, я-ли-ели, без воды застыл. Слух у Першиковой идеальный, голос даже в старости сохранил «переливчатую» красоту, «бархатистый» тембр. Но сила на исходе. Спела две песни — каждая на 10—15 Минут — и занемогла. А знает она таких песен, как сама признает, «сотни две, а то и боле». Как их взять? Я попытался с помощью местной интеллигенции организовать си­ стемную запись в течеК&е года — неудачно. В 1969 году зимой мы приехали к А. Е. Першиковой со старшим музыкальным ре­ дактором радиокомитета А. А. Ковалевым. Першикова совсем высохла и согнулась. Но спела четыре песни. Мы привезли ей конфет — Да куда столько,— взмолилась Егоровна.— Да дорогие. А когда я накинул специально купленный для нее синий платок, она удивленно спросила: — Мне? За што?! Да вить это чистая шерсть! Господи, сроду ничего шерстяного не нашивала! Она заплакала: — Спасибо вам, добрые люди! Потрясенные, мы молча шли по заснеженным улицам к сельской гостинице. «Добрые люди...» А добрые ли? Александр Андреевич рано ушел из жизни. Он успел пустить в эфир изумительные песни Першиковой. Она на несколько лет пережи­ ла моего молодого друга, но я так и не смог записать ее песни. С нею ушла из жизни невосполнимая часть неповторимого в своей красоте на­ родного искусства. Ушла в небытие — и меня мучает совесть: не выполнил свой долг перед народом, не записал, не спас, не сохранил для потомков пронесенные через века культурные ценности. А сколько першиковых, не оставив следа, ушло и уходит ежедневно из жизни?! . 1 Живая память Старый партизан Петр Игнатьевич Бархатов умирал. Мало что я успел от него записать. А ведь он был приговорен к расстрелу, порот плетьми, скрывался на остро­ вах, скакал на лошади в Верх-Ирмень, чтобы начать восстание против Колчака, был чекистом... Он обещал подумать обо всем, вспомнить, написать — и не успел. Он долго молчит, и мне кажется, что все забыл, не видит нас, не слышит. Взгляд мутный, «не­ зрячий». Но вот он с трудом разжимает губы и чуть слышно шепчет: — Историю пишут не пером, а топором... Это было в селе Спирино Ордынского района в 1968 году, в трех шагах от брат­ ской могилы, что в центре села. На могиле памятник: солдат без шапки со склонен­ ным знаменем. — Под этим памятником много людей лежит,— рассказывает почти сорок лет проработавший в селе врач Петр Иванович Бондаренко.^— Я знаю, что шестьдесят три, другие говорят, что больше. Партизаны, что с Кирзы наступали, что в бою, значит, за Спирино погибли, и — заложники. Собрали, говорят, у сборни всех мужиков и считают: «Раз, два, три...» — десятого забирали. Допрашивали. Про партизан узнать хотели. А чтоб запугать, то одному, то другому смертный приговор выносили. И расстрели­ вали за деревней (недалеко от ветеринарного участка, там ложок есть такой). Потом всех расстреляли заложников. Они их хоронили не на кладбище, а на скотском мо­ гильнике. Они их, понимаешь, хоронили не как людей, а как павшую скотину.