Сибирские огни, 1981, № 11

ЗАПИСКИ ФОЛЬКЛОРИСТА 171 Дорога круто повернула, и навстречу нам, прямо из березовых колков «выбе­ жала» небольшая деревня. У второго дома, облокотившись на забор, стояла и по-доб- рому смотрела на нас щупленькая старушка в выцветшем сереньком платке, такой же кофте и латаном в большую клетку фартуке. — Это, мама, к тебе,— бросила с оттенком пренебрежения наша проводница и, не остановившись, пошла дальше. Так впервые мы оказались у Анны Мефодьевны. Она не удивилась нашему приходу, не считала нас (в отличие от дочери) бездельниками, а наше дело — пус­ тяковым. Угостила нас холодным (из погреба) квасом, освободила на столе место для магнитофона, взяла на руки маленького внука, прижала к боку русую головку другого и деловито спросила: — Вам какие песни надо, залежалые? Слово «залежалые» по-хозяйски точно определяло гьзсни, которые уже вышли из употребления, но, как в с-аринном «кованом» сундуке бабушкины наряды, хра­ нятся в памяти талантливых песельников. Анна Мефодьевна тепло, как на своих детей, посмотрела на нас, слегка подалась вперед и запела: Вы не дуйте-ка, Вы ветра холодные. Не шумите-ка, Вы леса мои зеленые. , Дайте й девушке. Ой, в этой роще разгуляться от тоски. Разгулялася — Все слезами ж обливалася: Я из той поры давно с милым не видалася. Разгулялася... Ох, давно с милым не видалася. Слезы катются Ни по батьке, ни по матушке. Слезы катются По своему дружку по миленьком... Звучит старая рекрутская песня, голос полнится болью, неизбывной, пронзитель­ ной тоской. Песельница застыла, одеревенела от горестных чувств; скорбная складка у рта, лицо неподвижно — поют только губы и глаза, совсем не стариковские глаза. Анна Мефодьевна передохнула — как-никак ей 74 года. Взглянула в окно, заме­ тила, видимо, какой-то непорядок, вскочила, но тут же махнула рукой, села, отерла рот, и полилась удивительной красоты протяжная песня: > Из-за лесику. лесу темного. Ой ли, ой июли, лесу темного. Из-за садику за зеленого. Ой ли. ой люли, за зеленого. Вылетало там да три голуба. Ой ли, ой люли, да три голуба. Из-за терему за высокого, Ой ли, ой люли, за высокого. Выходила там да два молодца. Ой ли. ой люли, да два молодца. Да два молодца, оба холосты, Оба холосты, не жанатыи, Ой ли. ой люли, не жанатыи. Не жанатыи да кудревастаи. Ой ли. ой люли, да кудревастаи. Айны шли-прошли. становилися, Ой ли. ой люли. становилися... — Шибко хорошо у нас свадебные песни играли,— вспоминает Анна Мефодьев­ на и сразу же запевает «Грянула-та музыка в терюме», за ней — вторую, третью... седьмую. Песни длинные, до тридцати куплетов, каждый куплет как звенышко длин­ ной цепи: выбрось одно — и нет цепи, исчезнет целостность и красота. ...Сидели, сидели. Сидели там девушки за столом, Эх. сидели там красные за дубовым... Создается впечатление, что она не поет, а плетет с хитроумным узором кружева. — Кружева, говоришь? — в упор смотрит Анна Мефодьевна.— Погодь... Посадила внука на кровать, покопалась в сундуке и подает нам холстяной руш­ ник. Кружева его действительно хороши, но больше всего поражает тонкость полот^ на и удивительная вышивка. Сверху диковинные деревья с яркими цветами, ниже — 0