Сибирские огни, 1981, № 10

С ДОБРОТОЮ РАЗДРАЖЕННОЙ... 177 вышенной ранимости, возбудимости поэта. Эти качества можно было порой принять за капризность. Так или иначе, теноров Ярослав Васильевич стойко не любил, и сравнение его очень рассердило. Это, впрочем, не помешало ему в ответ на мой робкий телефонный звонок и несколько запинающихся от волнения слов коротко сказать: — Приезжайте! И вот я уже смотрю, как он шагает по комнате, сердится, отталкивает ногой под­ вернувшуюся картонную коробку: — Короче надо писать! Короче! Зачем вы обязательно все объясняете в конце? У всех ваших стихов надо отрубить послед­ ние строфы! Речь идет о стихах, которые я только 1<то, по требованию хозяина, прочитал. Не­ смотря на испытываемый мною душевный трепет, я щетинюсь, пробую возражать: звонкие концовки мне дороги, я ими гор­ жусь. И вообще: не всегда хирургические методы самые лучшие! — Да ведь вам, прислушайтесь, три поэ­ та об этом говорят — Ярослав Смеляков, Татьяна Стрешнева и Юрий Гордиенко!.. Справедливость требует признать, что ни жена Ярослава Васильевича — Татьяна Стрешнева, ни Юрий Гордиенко, знакомый мне еще по короткой встрече в Новоси­ бирске, ничего не сказали к тому времени о моих стихах. Однако Смеляков безогово­ рочно зачислил их в свои единомышлен­ ники. И совершенно резонно: как я пони­ маю сейчас, разногласий и не могло быть... И только не перестаю удивляться тому, с какой серьезностью были выслушаны и разобраны мои тогдашние, весьма слабые опыты. — А письмо ваше мне показалось глупо­ ватым, — круто меняя ход разговора, за­ являет вдруг Смеляков. И я понимаю из последующих его слов, что да, именно «для собственного удовольствия», и не в первый раз уже, смотрел он в «Молодой Гвардии» рукописи еще безвестных авто­ ров. Можно назвать это чувством долга, ответственности за будущее нашей поэ­ зии, заинтересованности в судьбе моло­ дой смены, — как бы ни назвать это каче­ ство, оно было в высшей степени присуще Смелякову. «Как живете? Что написали?»— часто были его первые слова при встрече. И затем следовал приказ: «Читайте!» И не казалось тогда великой с моей сторо­ ны наглостью (а теперь кажется!) дать ему записную книжку с только что переписан­ ным набело от руки новым стихотворени­ ем, Ярослав Васильевич как ни в чем не бывало взял книжку, прочел — и отругал написанное: «Риторика! По-умному, но ри­ торично! Надо об этом же — но по-друго­ му!» Вспоминаю эти разрозненные эпизоды— и думаю: как обидно все-таки, что в по­ следнее время мы все реже читаем друг другу стихи при ' встречах. Ждем книги, в лучшем случае — литературного вечера, где доведется выступать вместе. Да ведь и на вечере, как правило, читаем не но­ венькое, только что рожденное, а уже от- 12 Сибирские огни № 10 работанный, обкатанный на публике репер­ туар. На вопрос же: «Как живешь?» — на­ чинаем торопливо рассказывать, куда съез­ дили, где побывали, кого видели, а стиход не читаем, о путешествиях своих «в не­ знаемое» — не докладываем. В чем дело, чья тут вина, в нас она или вне нас, в ка­ ких-то неуловимых законах существования и развития поэзии? Или, может быть, прос­ то в том, что не хватает среди нас по-на­ стоящему больших людей — таких, каким был Смеляков? Есть умные , есть талант­ ливые, есть образованные, эрудированные, а вот л и ч н о с т е й сравнимого масштаба, пожалуй, недостает. В своих воспоминаниях, опубликованных в «Дне поэзии-80», Владимир Цыбин пишет, что Ярослав Смеляков будто бы не любил литературных семинаров. Здесь трудно спорить: бывает, что человек предстает перед знающими его людьми совершенно разными своими сторонами. Я жил тогда в Сибири, Цыбин — в Москве, ему, навер­ ное, виднее. Но, со своей стороны, мне не раз приходилось видеть Ярослава Василье­ вича в роли непосредственного наставника и учителя молодых, — и всякий раз он осуществлял свою миссию предельно вни­ мательно и заинтересованно. Помню, как однажды — если не ошибаюсь, это было весной 1963 года — ЦК ВЛКСМ собрал по какому-то поводу однодневный слет моло­ дых поэтов Союза. Основной доклад — если это можно было назвать «докладом»— сделал Смеляков, Это был обстоятель­ ный, деловитый и, я бы сказал, вдохно­ венный обзор тогдашней молодой поэзии. Кого особо выделял тогда Ярослав Василь­ евич? Помню, — Владимира Кострова: «Вы подвиньтесь, бдрезки, я с вами до утра порасту...» К этому поэту в пору его вступ­ ления в литературу Смеляков осносился с особой нежностью. Много, хорошо и спо­ койно говорил о Евгении Евтушенко. Я под­ черкиваю это слово: спокойно. Ибо вокруг имени Евтушенко, тогда еще в полном смысле слова молодого, но уже давно, прочно и шумно известного, атмосфера была несколько нервной. И как раз в тот момент она, стараниями некоторых крити­ ков, в очередной раз сгустилась. Поэтому было принципиально важно, что Смеляков говорил о Евтушенко спокойно. Это не бы­ ло спокойствием равнодушия. Это было спокойствием убежденности: существует крупное поэтическое явление, и относиться к нему надо соответственно. Некоторые стихи Евтушенко он тогда назвал перво­ классными. В его устах это многое значи- ло. И еще одно запомнилось: ясно было, что едва ли не всех присутствовавших в зале Смеляков чит а л . Нет, не пролисты­ вал наспех, готовясь к докладу. Именно ч и т а л — внимательно и требовательно, «с добротою раздраженной», как написал в те же годы он сам в прекрасном своем стихотворении. Читал по мере выхода сборников и журнальных публикаций, по мере того, как приносила ему почта тощие бандероли от безвестных и полубезвест- ных авторов со всех концов страны. Поло