Сибирские огни, 1981, № 10

174 М. МЕЛЬНИКОВ В свадебную игру вводились обряды проверки социальной зрелости жениха и не­ весты. Невеста должна была собственноручно вытканными (не говоря уже о пряде­ нии) и вышитыми полотенцами (рушниками) одарить сватов, дружку, родственников жениха, сшить белье жениху, вышить кисет; ее рукодельем увешивались стены избы жениха в день свадьбы, украшались дуги, сбруя в упряжках свадебного поезда, застилались свадебные столы, и каждый житель села, а то и окрестных поселений, мог посмотреть, пощупать любое изделие и публично высказать свое сужде­ ние о нем. Родственники невесты и близкие семье уважаемые в деревне люди через не­ сколько дней после просватанья невесты ехали к жениху «двора смотреть». Они про­ веряли, как он содержит двор, ухаживает за лошадьми, добротность сделанного его руками инвентаря и т. д., то есть решали, сможет ли он быть хозяином, кормильцем семьи. И случалось, что после такого осмотра расторгали первоначальный брачный договор. Да и при выборе невесты, жениха всегда учитывались трудолюбие, нравствен­ ные устои семьи, рода. Нередко старшие отвергали выбор жениха: «Не того роду: у ней бабка сроду крылец не мела!» В народе говорили: «Крыльцо —девичье лицо». А сватам отказывали, несмотря на видимые достоинства жениха, и потому, что дядя его «с конокрадами знался» или покойный дед «до кабака больно охоч был». В силу вступала ответственность рода за судьбу и поведение каждого сородича и, наоборот, каждого сородича — за добрую славу семьи, рода. В сельской общине испокон веку велась неписаная летопись дурных и добрых дел, и во многом предопределяла судь­ бу, а значит, и поведение людей. Конечно, подобное было возможно только в патриархальной общине, в старой деревне с ее почти неизменным бытовым укладом. И я далек от мысли о переносе ее обычаев и нравственных критериев в наше время. Но, прощаясь с устаревшим, мы должны быть уверены, что обрели более совершенные формы воспитания. А есть ли они? А если есть, то действенны ли они? Мы любим утверждать, что кто не работает, тот не ест,— и кормим тунеядцев, осуждаем воровство — и по-интеллигентски снисходительны к носителям этого зла (молчим, когда нас обвешивают и обсчитывают), понимаем, что очень важным факто­ ром нравственного воспитания является уважение к старшим,— и почти ничего не де­ лаем, чтобы закрепить это знание в эмоцинально действенных обрядах, обычаях, восхищаемся высоким чувством собственного достоинства эпических героев, сред­ невековых рыцарей, борцов за Советскую власть — и делаем вид, что не видим фактов низкопоклонства, протекционизма, очковтирательства... Откуда это пошло? Оглянувшись назад, можно ответить на этот вопрос. Но я не собираюсь рассматривать эту проблему во всем объеме. Мне, как словеснику, хо­ чется остановиться только на одном вопросе: виновато ли в этом с л о в о ? Раскройте газеты тридцатых — пятидесятых годов, и вы наверняка встретите: «Простая колхозница, а всех детей вывела в люди: старший сын —агроном, второй — инженер, а на днях диплом врача получила и младшая дочь». «Вывела в люди...» И это определяется дипломом? А бездипломные колхозники и рабочие, выходит,— не люди? И сразу вспоминается полное горькой иронии народное речение: «Без бу­ мажки я —букашка, а с бумажкой — человек!» Простая колхозница... Я хорошо знаю колхозников, сам работал в колхозе, им обязан своим человеческим становлением, дружбу с некоторыми пронес через десятилетия, ни в умственном, ни в нравственном отношении не вижу своего превосходства над ними и скажу откровенно, что «просты­ ми» предстают люди физического труда только в воображении некоторых журнали­ стов и работников искусства, их простота зачастую куда сложнее интеллигентской усложненности. Но расхожее выражение бродит по свету, и его принимают те, у кого нет собственного видения жизни. Не случайно уже в советское время появилась и получила широкое распространение песня, в которой есть слова горе-интеллигента: Ты — колхозница, Тебя любить нельзя... и полный человеческого достоинства ответ девушки: