Сибирские огни, 1981, № 9

ЖИЗНЬ НИНЫ КАМЫШИНОЙ 75 Воловин, слушая Нину, не предложил сесть. Он чем-то неприятен: бело-розовое гладкое лицо, тяжелый подбородок и маленькие невыразительные, словно вдавленные, глазки — не поймешь, видит ли он тебя.— Мы с парторгом это мероприятие обсудим,— сказал он, не дав Нине договорить.— На днях пригласим стариков старателей, побеседуем с ними. Удостоверение можете не показывать. Мне его уже продемонстрировали. Ну, и вас пригласим, товарищ Камышина. Только навряд ли что получится. Кержаки! Вспомнив совет Куликова, Нина сказала: — Быть может, им чай устроить.— И, наткнувшись на взгляд Воловина, быстро добавила: — Чтобы создать обстановку. — Для «обстановки» им не чай, а спирт нужен,— фыркнул Воловин.— Я предлагал, но секретарь парторганизации не согласен. Да и прав: еще болтать начнут, что начальство подпоило. А нам такая слава ни к чему.— И как бы отпуская ее, сказал: — Когда понадобитесь — позовем. Из кабинета управляющего приискового управления Нина вышла с чувством неловкости и неясной обиды. Хотя, если разобраться, никакой обиды и не было. Нет, была. Была! Не предложил сесть, говорил, как с просительницей, дал понять, что позовет, если понадоблюсь. А вдруг не позовут? Все дело в том, что не умеет она себя поставить. Что-то мямлила, стеснялась... Боялась, что о ней забудут и не позовут. Но не забыли, через три дня Воловин прислал за ней уборщицу. Удивилась, увидев в кабинете управляющего стол под белой скатертью с огромным, сияющим до блеска самоваром, чашками, печеньем и мелко наколотым сахаром — такой роскошью. — Знакомьтесь: наш секретарь парткома товарищ Гусаров Егор Петрович,— Воловин радушно улыбнулся.— Как видите: ваша идея в действии. — Очень рад.— Гусаров пожал Нине руку. Темные глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, внимательно глянули на нее. Старики собирались медленно. Каждый по-своему колоритен. Вот вошел белый как лунь старец, тяжелая, подбитая хорьковым мехом шуба висела на нем как на вешалке, на голове немыслимый из рыжей лисы треух; за ним семенила круглая старушка в ковровой шали, надетой поверх пухового платка и спускавшейся на спине чуть ли не до полу. В поддевках, шубах, тулупчиках, ушастых шапках; седобородые, хмуролицые, кряжистые старики являли собой занятное зрелище — словно выползли на свет божий персонажи из книг Мельникова-Печерского. — Дивитесь? — тихо спросил Нину Гусаров. — Экспонаты, ничего не скажешь. Полюбуйтесь-ка на этого старателя.— Гусаров глазами показал на вошедшего щеголя.— Видали такого молодца? Нет, этого стариком не назовешь! В смоляных кудрях и бороде — лопатой лишь слегка пробивается изморозь, глаза из-под широких бровей по-молодецки посверкивают. Одет под стать картинной внешности: в поддевке нараспашку; лаковые сапоги гармошкой (где он только их откопал!), плисовые шаровары, алого шелка рубаха, зеленого плюша жилет, а по нему толстая серебряная цепь. С ним об руку совсем молодая женщина в бархатной шубке с Соболевой опушкой по вороту и рукавам, белый пуховый платок, как нимб над редкой красоты головкой. Она не прошла, проплыла, и на ее как-то неестественно спокойном лице ни один мускул не дрогнул, хотя не могла она не слышать осуждающего шепотка старух. Нина вопросительно взглянула на Гусарова, и он тихонько пояснил: ■ \ •