Сибирские огни, 1981, № 9

54 ЕЛЕНА КОРОНАТОВА Нина думала о затянувшихся их странных отношениях. Она взяла за правило ложиться позже Вадима и вставать, когда он еще спал. Благо есть повод — доить корову. С помощью Тихоновны делать это она научилась. За ночь в квартире хоть волков морозь, и она неизменно кого-нибудь из ребят, а то и двоих, брала к себе в постель. Но так долго ведь не может продолжаться. Если честно признаться, скажет: «Уходи, детей тебе не оставлю»... Однажды сказал такое. Вьюга, ненадолго было приутихшая, с новой силой заколотилась в окна. Выло и улюлюкало в печной трубе, что-то тяжелое перекатывалось по крыше. Нине показалось: не успела она заснуть, как тотчас же ее стали будить... — Вставай, Нина Николаевна, ишь буран чего натворил: в стайку не пробьесся, все перемело. Это-то ладно... А вот сено все поразметало, чем коровушку кормить будем.— Тихоновна охала, вздыхала.— Самого, чай, надо разбудить, вдвоем-то сподручней. Может, еще и соберете. Нина живо оделась. — Вадим, проснись, проснись... — А-а-а, Нина,— сонно бормотнул Вадим,— пришла все же,— он обнял ее и потянул к себе... Резко высвободившись из его объятий, она сдержанно попросила помочь ей собрать сено. — Ах, вот оно что! Нет, уж уволь. Корову я тебе купил, а остальные заботы — твои. Это было сказано так решительно, что Нина поняла: зол он за другое, но из-за самолюбия не покажет, а выместит по-своему. Пришлось самой прокопать траншею от крыльца до стайки. Пеструха глухо и жалобно мычала, словно звала на помощь. Пока возились со снегом, стало рассветать. Однако над поселком висела, как сырая вата, густая мгла, сквозь нее смутно чернели горы. Собрать сено, что за ночь метель-вьюга разметала, оказалось потруднее, чем прорыть в снегу траншею. Клочки сена зацепились за кусты, торчащие из-под снега, за изгороди, кое-где приходилось откапывать сено из сугробов. Около трех часов провозилась, устала до того, что ноги в коленях дрожали, а руки не слушались. Перешагнула порог и прямо у порога опустилась на табурет. Не раздеваясь посидела несколько минут. Пимы не вдруг стащишь, снег из них хоть ножом выковыривай. — Дайкось подсоблю.— Тихоновна наклонилась и, покосившись на запертую дверь комнаты, прошептала: — Вадим Андреевич еще давеча пришедши. Сидит курит. И все молчком. Чегой-то смурной. «Попадет, что не все сено собрала»,— с безразличием подумала Нина. Она переоделась, умылась и только тогда пошла к Вадиму. Муж сидел в какой-то странной позе: ссутулившись, беспомощно опустив руки между широко расставленных колен. Заслышав шаги, он поднял голову, глянул на Нину и снова тупо уставился взглядом в пол. — Что с тобой? Ты болен? — с невольным участием спросила Нина. Он молча отрицательно мотнул головой, потом с вымученной усмешкой сказал: — Берут на фронт. Чувствовала: он смотрит на нее, ждет каких-то слов. А у нее в душе — ничего. Одна жалость. Жалость без сострадания. Мелькнула мысль: «Почему я его жалею? Он боится. Я знаю. Он все время боялся...»— Ну, что же ты не плачешь и не рыдаешь? Жена технолога брякнулась в обморок, когда узнала...— Тон насмешливый, а в глазах угрюмая тоска. Глядя в расшитое льдистым узором окно, Вадим тихо