Сибирские огни, 1981, № 9

ЖИЗНЬ НИНЫ КАМЫШИНОЙ 39 — Глупости. Что значит пропустила?! С маленькими детьми женщина обязана сидеть дома. Ты про семейные неурядицы матери не рассказывай. Сердце у нее пошаливает, поберечь ее надо. Но, как только Нина возвратилась домой, мама спросила: — О чем тебе бабушка говорила? — Да так...— неопределенно протянула Нина, усаживаясь в кресло-качалку перед окном. Из палисадника наплывал душный и сладкий запах сирени. Мама молча раскладывала пасьянс. Внезапно, смешав карты, она сказала:— Ниночка, а ко мне приходил Герман. Яворский. — Как?! Когда?! — встрепенулась Нина.— Сюда приходил? — Да, на эту квартиру. Не представляю, откуда он узнал адрес. Нынче весной приходил. — Он здесь живет?! — «Может, я еще его увижу? Хоть бы увидеть»...— Нет. Он сказал, что приехал за матерью. Он военный. Спрашивал о тебе... «Спрашивал обо мне...» — Попросил твою фотографию. Я отдала... Ту, последнюю, что ты мне посылала. Там ты хорошо вышла. Он сам ее выбрал.— Мама торопливо рассказывала, видно было, как она волновалась, на ее скулах загорелись красные пятна. — Он, наверное, обиделся на меня, что я не ответила на его письма,— жестковато сказала Нина, сейчас она не испытывала жалости к маме.— Я хотела как лучше. Я про письма все ему рассказала. Ты все еще обижаешься на меня? В маминых глазах было такое желание обрести прощение и душевное равновесие, что Нина не выдержала и, покривив душой, сказала: — Нет.— Она поднялась.— Я посижу немного на крылечке, Сумерки путались в палисаднике. Смутно белела у сарая поленница. Одинокая вечерняя звезда урѳнила слезу в кадку с темно-бутылочной водой. Как бледные созвездия — цветы табака на клумбе, они источали сладостный аромат. Все тихо, все мирно в природе, а в душе — такой сумбур. Значит, он больше в горс& не вернется... Ясно, не вернется, раз за матерью приезжал. «Я не хочу об этом думать. Не должна. Так можно и с ума сойти». И тотчас же вспомнила березовую рощу, чужое крылечко, отгороженное от внешнего мира звенящей стеной дождя, и ночь, проведенную с ним. На могилу к старшей сестре Нина отправилась в следующее же утро, в воскресенье. Нина испытывала душевную неловкость: забыть Катю, чудную, любимую Катю, месяцами не вспоминать... Да еще неизвестно, пошла бы она на кладбище, если б не бабушка. Неужто так очерствела?! В восемнадцать лет для Кати все кончилось. И вот: забыта... Нет, это предательство,— казнилась Нина. Нина сейчас не сознавала того, что время стирает боль, и что это есть благо, иначе бы люди пребывали в бесконечном упадке всех духовных сил. Нина сидела на скамеечке, что ютилась внутри оградки, погрузившись в раздумье. Поют птицы, шелестит трава. Покой. Вечный покой. Маленькая желтая пичуга на качающейся ветке. Нина шевельнулась, и пичуга, расправив крылья, вспорхнула. Словно растворилась. Может, это душа Кати ей знак подала?..