Сибирские огни, 1981, № 9

32 г ЕЛЕНА КОРОНАТОВА В кухне на высоком табурете, нахохлившись, будто воробей на вет- ке, сидел широкоскулый, быстроглазый парнишечка, перед ним на столе стоял нетронутый стакан чаю и тарелка с румяной шаньгой. — Ишь, гордый,— кивнула в его сторону Тихоновна,— от угощения отказывается. Сытый, грит, будто чай для сытости пьют. Мальчонка, глядя в сторону, проговорил, словно процедил через редкие зубы: — Дядя Ваня велел пересказать, шибко он хворый. Наказывал взять там порошков каких, лекарства, значит. — Какой дядя Ваня? — удивилась Нина. — Нин Николавна, может, тот бородатый,— предположила Тихоновна,— ишшо с нашими ребятишками игрался? — Так это же Петренко! Что с ним? Ты когда видел Ивана Михайловича?— А седня и видел. Жилец он наш. Записку хотел написать, да совсем недужится ему. Адрес-то я запомнил, а как лекарство называется — позабыл. Давайте каких-никаких лекарств —- да я побегу. Недосуг мне здесь рассиживаться. Экий сурьезный хлопец,— усмехнулась Тихоновна.— Может, малины да клюквенного питья наладить? Для больного-то? — Хорошо, приготовьте. Я сама с ним пойду. Тебя как зовут? — Пашкой. Мне-то че, ступайте,— разрешил мальчонка. Пашка привел Нину на окраину города, которую почему-то называли Шанхаем. Широкие и прямые улицы Лесогорска обрывались, уступая место кривым улочкам. Добротные рубленые избы перемежались с,захудалыми, бог весть из чего слепленными, избенками. Жили здесь 1 по преимуществу кустари, ломовые извозчики и семьи рабочего люда, ушедшего в тайгу, на лесозаготовки, или за пушниной, а то и на прииски за фартом. В избушке-завалюшке, обращенной подслеповатыми оконцами на улицу, Пашкина бабка, крепкая, толстая старуха, с рыхлым, изрытым оспой лицом и маленькими подозрительными глазками-буравчиками, сразу же накинулась на внука: — За смертью тебя посылать! Сказала бяги бягом, а он покуда всех товарищев не обойдет — дела не сделает. Вы, чо ли, доктор будете? — Старуха нацелила глазки на Нину и тут же перешла на шепот: —•Еслив помрет — кого я делать буду?! От милиции не открестишься. Непропи- санным-то живет. — Кто помрет? — с охватившим ее страхом, спросила Нина. — Хто, хто? Да жилец. Старуха привела Нину в маленькую комнатушку и сразу же вышла. На узкой, железной койке, под стеганым лоскутным одеялом лежал Петренко. На скулах у него пылал лихорадочный румянец, из запекшегося рта вырывалось хриплое дыхание. Глаза закрыты. Спит он или без сознания? Холодно. Нина дотронулась рукой до печки. Видно, старуха экономит дрова, а во дворе целая поленница. Нина вышла в кухню. Старуха чистила картошку. Из-под темного платка торчали седые космы.— Как хочете, а жильца моего забирайте,— заныла старуха. — Вы что, не видите в каком он состоянии?! •— возмутилась Нина. — Вот и упреждаю,— бубнила старуха,— не заберешь — так па мороз его выкину вместе с койкой. Он, может, заразный, а у меня дитё. Любовь и жалость к Петренко, негодование и обида за него пробудили ту энергию и веру в свои силы, что однажды в юности, в глухоманной деревушке заставили ее кинуться к пьяному мужику, повиснуть у него на руке, в которой он держал орясину. Кто знает: если бы тогда не она — могло совершиться увечье, или пострашнее — убийство.