Сибирские огни, 1981, № 9

ЖИЗНЬ НИНЫ КАМЫШИНОЙ 27 Мозглякова позволила себе усмехнуться. Правда, только краешком губ. И Нина, как это нередко с ней бывало, вдруг поняла: эта женщина еле терпит ее, а возможно, и презирает, и не только из-за злополучного письма;.наверняка, ее раздражает и чернобурка, и кокетливая меховая шапочка, и слегка подкрашенные губы. Словом, все в ней, в Нине, чуждо Мозгляковой. — Не понимаете? Поясню: разные фразочки, вроде: «воздух, напоенный ароматом цветов», в общем, про солнечные лучи, цветочки, облака и прочую дребедень. У нас газета, а не беллетристика. И еще учтите: у Грековой стопроцентная успеваемость. — Так не бывает,— не удержалась Нина. Мозглякова возмутилась: что значит не бывает?! Это из официальных источников. Учительница-передовик. Учительница Нине не понравилась. Желая проверить себя, Нина добросовестно неделю ходила в школу. Первое впечатление закрепилось: ни тени улыбки, ни искорки теплоты и в манере рассказывать. В классе образцовая, скучная дисциплина. Грекова, видно, и не пыталась запоминать имена учащихся, она протягивала руку и говорила: «Вот ты скажи». Спрашивала она одних и тех же учеников. Не удалось ничего выудить из беседы с самой Грековой. «Я стараюсь, чтобы учащиеся знали предмет». Завуч сказала: «У нее отличная дисциплина и стопроцентная успеваемость». Но это ведь втиснешь в одну строчку. А Мозглякова потребовала «зарисовку». Устав от бесплодных потуг и махнув рукой на стопроцентную успеваемость, Нина перечеркнула все написанное и заново исписала три страницы. Перечитала. Кажется, получилось, по крайней мере — без вранья. Уложив после обеда детей спать, принялась за сказки, чтобы сразу все отнести в редакцию. Неожиданно переписывать набело оказалось труднее, чем писать. Но интересно кому-нибудь прочесть, да и самой послушать себя. — Ты скажи, как складно,— похвалила Тихоновна.— Где слышала, али сама из своей головы взяла? Вот в нашей деревне... — Погодите, Тихоновна.— Нина прислушалась.— Кто-то под окнами прошел. Снег проскрипел. Не слыхали? Нина подбежала к окну и отодвинула шторку. Почудилось, будто большая тень метнулась в сторону. — Кажется, кто-то под окнами стоял. — Может, Вадим Андреевич. Намеднись иду из лавки, а он под окном стоит. Заглядывает. Прихожу, а Марья Васильевна у нас. И чего бы заглядывать. Не возьму в толк. Может, послухать хотел, об чем говорим. Однако стучит кто-то. Видать, чужо'й. Не знает, что колоколец приделали. Они вместе вышли в прихожую. Стук повторился. — Погоди-ка, я сама.— И от волнения забыв свое обычное «кто там?», Тихоновна поспешно распахнула дверь и тут же отступила. За порогом стоял высокий бородач, в стеганке, стоптанных валенках и старой шапчонке. У Нины мелькнула мысль, что она где-то видела этого бородача, и тотчас же вспомнила: «На вокзале!». — Ступай-ка, милый, ступай,— испуганно пробормотала Тихоновна. Но бородач, переступив через порог, плотно припер за собой дверь. Он не отводил от Нины пытливого взгляда, как бы о чем-то вопрошая; и Нина, повинуясь этому взгляду, не отрываясь, смотрела на странного гостя и вдруг по охватившей ее радости поняла: она знает, давно знает — с детства, этого человека. — Ниночко,— тихо произнес бородач.. — Вы?! — Нина порывисто шагнула к нему и, привстав на цыпочки, поцеловала его в заросшую щеку. .