Сибирские огни, 1981, № 9

24 ЕЛЕНА КОРОНАТОВА Нина с трудом дождалась, кбґда, наконец, дети зйснули, и полетела к Марии Васильевне. — Что-нибудь случилось? — глянув на Нину, встревожилась та,— Погодите, не рассказывайте, сейчас выну из духовки воздушный пирог и напою вас вкусным чаем. В маленькой, в одну комнатку, квартирке идеальная чистота, всюду вязаные скатерки, салфетки, вышитые подушечки, на подоконниках теснятся фуксии, бегонии, аспарагус. Нина принялась рассказывать о посещении Мозгляковой, украдкой поглядывая на соседку. Она или не она написала? Наступила неловкая пауза. — Что же вы собираетесь делать? — Не знаю... Может, не стоит ходить к редактору? Как вы считаете?— Тогда пошлют повестку прокурору. — Мозглякова так же сказала. — Нина Николаевна, простите меня, старуху, но вы взрослая женщина, мать двоих детей, а у вас ни капельки здравого смысла. Вам необходимо научиться защищаться. Ради детей. И к редактору надо пойти, и мужу сказать. Сегодня же. Тот, кто на овец молодец, тот труслив. Уверяю вас. Если вы от него все скроете — он вам потом не простит. Домой Нина вернулась, твердо решив все рассказать Вадиму. Пришел он со службы в добродушном настроении, повозился с Катюшкой, что редко бывало. И это его радушие мешало Нине завести неприятный разговор. Вечером, заглянув к спящим детям, вошла в столовую. Вадим просматривал газеты. Он слушал с удивлением и негодованием. Да почему она эту нахалку не выгнала?! Какое ее собачье дело, как они живут?! Вмешиваться в личную жизнь... это уже ни в какие ворота не лезет. Поссорились— помирились. Дело семейное. Это козни старухи! Вечно ходит, вынюхивает. Распаляясь от собственных слов, он почти кричал: — Ни в какую редакцию ты не пойдешь! Нашли чем пугать — прокурором! Это же чистейшей воды шантаж! Поостыв, Вадим пришел в спальню, сел у Нины в ногах, заговорил с несвойственной ему мягкостью. — Я погорячился. Прости. У нас не из-за чего могут раздуть дело.— Вадим погладил ее по руке.— Я ведь даже... Ну тогда-... Когда тебе плохо было, к врачу ходил показаться. Он, врач, все наследственностью интересовался. Я просто устал. Врач так и сказал: истощение нервной системы. На работе держишься, держишься. Ну, вот дома и сорвешься. Ты пойми, пойми и меня: мне иногда так бывает тошно. Я готов головой в петлю. Я сам не знаю, что со мной творится,— голос у него дрогнул и такое в нем прорвалось глухое отчаяние, что у Нины защемило сердце.— Я все чего-то жду, жду... Мне кажется, что со мной должно что-то случиться, что-то произойти... Тебе этого не понять Никому не понять! Вот нынче, в командировке... Я ведь не в первый раз спускался в шахту. И ничего. А нынче... Не мог дождаться, когда поднимусь.., Такое ощущение, что вот-вот кровля обрушится. Понимаю — глупо. И ... ничего с собой поделать не могу...— Он еще долго говорил, шепот превращался в какое-то бормотанье, слова становились невнятными. Его трясло. В первые минуты Нину обуял страх. Господи, да неужели?! Нет, такого, как сейчас, она не могла ни ненавидеть, ни оттолкнуть. Повинуясь движению души, она обхватила голову мужа, прижала к груди и, раскачиваясь из стороны в сторону, словно убаюкивая,— так она делала, успокаивая детей,— старалась утешить его. Это все нервы. Вот ему