Сибирские огни, 1981, № 9

у к н и ж н о й п о л к и 189 высоких широтах земли, где природа, поч­ ти нетронутая, подвергается сложным из­ менениям. На Север продвигаются все но­ вые разноплеменные пришельцы со всех концов страны. И сам поэт — такой же со­ временный кочевник — по воле случая ро­ дился в тундре, а родина его предков где- то там, далеко, «под глухими солончаками грубокованных крупных звезд», получив­ шая образ городка над степной рекой под названием «Токмак». Далекое, родное воспринимается поэ­ том как сон или символ степи: «Кучевая кочевий пыль упоенно мела за нами». Авторская ирония на самом деле скры­ вает мальчишеские слезы взрослого сына: «...мать моя с каждой посылкою — ябло­ ки, самые ранние... Можно представить, что яблок здесь нет... Но получаю — «мамины слаще!». В этом же двухчастном стихо­ творении, напоминающем по жанру балла­ ду, рассказывается и о том, как сын встре­ чал в аэропорту свою маму, а пилот вы­ нес «точно мальчишек, под мышками яб­ лоньки». Образ матери-яблони связан с образом родины. Мысль поэта развивается, уходя в прошлое. «Мой дед пастухом был, и ча­ сто, молясь на рассвете, ноздрями к вос­ току, что влагу дарует пескам, он бредил садами». Затем возвращается в сегодняш­ ний день северной земли, где «золой и подзолом лежат по борам пепелища — здоровая пища для юных голодных са­ дов!» «Голодные сады» -р то есть жажду­ щие жизни — будущие дети Земір: люди, птицы, звери, деревья, травы... Развернутая контрастная метафора рас­ крывает и характер самого поэта. Он, вер­ нее всего — поэт жажды жизни, молодо­ сти и силы. Правда, эта жажда и сила порою черес­ чур декларативна и стихийна. Можно соединить поэзию и прозу, стре­ миться к свободной стихии стиха, оттал­ киваясь от факта. Но если докопаться до1 сути, то главное ’ в поэзии не факт, а его чувствование, осмысление. Так или иначе, «назывательная, повествовательная» сти­ хия захватывает Н. Шамсутдинова. Не знаю, какой он художник, но пристрастие рисо­ вальщика отозвалось в его стихах. Он ри­ сует второпях стихи - портреты, бытовые сценки, «иллюстрирует» репортажи, пы­ тается с чужих слов восстановить картины минувшего, переработать современные ле­ генды и бывальщины, запечатлеть без при­ крас быстролетящий день. Его захлестыва­ ет темперамент, он иногда забывает поду­ мать о точности слова, мысли, наконец, конструкции стихотворения, и находки обо­ рачиваются потерями, к .тому же, бьет в глаза вторичность, о которой уже говори­ лось. - Для примера можно перечислить мно­ гие стихотворения сборника, но дело не в количестве, хотя надо полагать, что для первой книжки автор и его редактор вы­ бирали лучшее из написанного... В стихотворении «Март» активная на­ чальная строфа (характерная для Н. Шам­ сутдинова) теряет свой вес, а последую-, щие прозаические подробности разруша­ ют шаткую конструкцию и размывают бла­ гие порывы замысла. Попытаюсь, исполь­ зуя строки автора, пересказать вкратце стихотворение. Что же произошло, почему Витька «гонял винты»?1 «Витька сплюнул хвоинку: «Парни, — и кивнул на тайгу, — пожар!» «И взлетел вертолет, кряхтя». «Выше! — лопасти мрак месили... Над вет- шалой красой снегов шел наш «Мишка» (надо понимать, — так любя называли парни вертолет), чаруя силой, в исполин­ ском нимбе винтов» и т. д. А там еще «по­ лоснуло по штабелям», «полыхнуло в гла­ за лисой, изумленьем залив лицо», как в плохом фильме... Такое же назывательно-необязательное стихотворение «Сибирь», открывающее книжку: Край тяжелый такой да древний. По урманам храпят деревни. Звезд набросано, точно гривен. Рос наметано в конских гривах. Вот Сибирь! Лепота карнизов, По проселкам тележный гром, Золотые сухие избы Обмозгованы топором. Так и тянет начать: «Глубинка»... Но в осиновой желтизне Потаеннейшие глубины Открывает «глубинка» мне... Примет перечислено много, а глубины нет. И почему «Сибирь»? Так бы и назвал стихи «Глубинка». Так что, говоря словами автора, «...мож­ но красками взгляд увлечь и, загнавши воображенье», дать случайный образ, к Си­ бири — ни старой, ни современной — не относящийся. И «лепота карнизов» не спа­ сет. | Судя по всему, Николай Шамсутдинов пока не реализовал все свои возможно­ сти, не освоил простор своей души, не до­ верился себе до конца. Его внимание чаще заостряется на со­ бытиях необычных, ведь необычное всегда и сразу тревожит воображение. Иногда Николай Шамсутдинов попадает в цель, и в поэзию входит «егерская Зинка» — под­ жигательница. Сожгла свой собственный дом, наказала себя и отца за его «мате­ рое хозяйство». Или Лукьяныч — широкая душа: Встанет посветлевший разулыба, Что за ночь! — Замри и не дыши! — На Оби раскатывает рыба Лунные крутые голыши... Ничего не скажешь — буйный, свое­ нравный характер, яркая строфа! В числе лучших стихов сборника можно бы еще назвать «Ливень-липень», «Осень», «Рыбацкий праздник Прощания с путиной», «Лунные ночи», «Подсадная по кличке Ме­ довая»... В них слышится собственный го­ лос Николая Шамсутдинова, поэта «горя­ чей строки». Он, если так можно выразиться, мыслит фрагментами. Его стихи — словно кадры кинопленки. Кинематографичность мыш­ ления вообще накладывает свой отпечаток на творчество многих поэтов.