Сибирские огни, 1981, № 9

160 Э. ШИК Один из самых пышных «спектаклей» в романе В. Шукшина — подношение астра­ ханскому воеводе собольей шубы. Много­ людное шествие с песнями, плясками, ост­ рыми шутками движется по граду: «Посад­ ские дивились: так складно, дружно полу­ чалось у казаков — и все про шубу, про шубыньку, да про ихнего воеводу, Ивана Семеныча. Не слыхали раньше такой песни. Не знали они, что Степан незадолго до этого измучил казаков: ходили туда-сюда берегом Болды, разучивали «голубя», спе­ вались. Слова им дал скоморох Семка, переиначив, видно, какую-то нездешнюю песню. Этот-то Семка и шел теперь впере­ ди, и запевал, и приплясывал. Ловкач он был отменный». Так многие сцены романа исподволь зна­ комят нас с бытом, укладом жизни разин- цев, хотя в них нередко нет и намека на этнографические подробности, все они про­ низаны подробностями психологического характера, все. они призваны обозначить время через отношения человеческие, при­ вычки и занятия. Напомню лишь эпизод иг­ ры в карты и наказания молодого Максима за шельмование. Казацкий удалой круг, лихие пляски и здесь же, опять-таки, песни-думы: «Это можно смотреть и слушать долго. И можно думать свои думы. Что-то родное наивно­ складное: Гуеи-лебеди летели, В чисто поле залетели, В поле банюшку доспели,.. А здесь свое, кровное — воинское: под­ брасывают вверх камышинки и рубят их на лету шашками — кто сколько раз переру­ бит». Но главное, что в романе В. Шукшина обозначает время, дает наиболее полное представление о нем,— это образ Степана Разина. Он органически вписывается в каж­ дый эпизод, он естествен во всех сценах, во всех игрищах, ибо сам, порою больше других, охвачен страстью «дурака ломать». «Этот самый Разин, оказываясь перед ли­ цом власть имущих (особенно когда видели казаки), такого иногда дурака ломал, так дерзко, зло и упорно стоял на своем, что казалось,— уж и не надо бы так. Не узна­ вали умного, хитрого Стеньку, даже опаса­ лись: этак и до беды скоро. Наверно же многоопытный атаман понимал потом, что вредит себе подобными самозабвенными выхлестами, но ничего не мог с собой сде­ лать: как видел властителя (с Москвы на Дон присылаемых или своих, вроде Кор­ нея) да еще важного, строгого, так его прямо как бес в спину толкал: надо было обязательно уесть этого важного, стро­ гого». Глубоко личный, как уже отмечалось, подход Шукшина к своему герою отнюдь не исключал, а, скорее, предполагал вни­ мательнейшее изучение новейших истори­ ческих документов о разинских войнах. Он широко использовал и высоко отзывался об академическом издании (1954— 1962 гг.) — трех томах документов «Кресть­ янская война под предводительством Сте­ пана Разина». Более того, именно появле­ ние >новых материалов во многом стимули­ ровало его работу над романом «Я пришел дать вам волю». «Почему же... я отважился, зная два романа (речь идет о книгах А. Ча­ пыгина и С. Злобина), на собственный поиск материала и на собственную, ну, что ли, историю. Вот почему: Академия наук за­ кончила очень большой, очень полезный труд по сбору материалов о восстании Сте­ пана Разина... Таким образом, у меня не было пере­ оценки каждого отдельного документа, а бьіло спокойное прочтение всех их сразу. Вот я и отважился на написание собствен­ ного варианта» '. Все это помогло В. Шукшину создать об­ раз, который ни в какой мере не повторял ранее созданные. Но если бы мы остановились только на несомненных завоеваниях В. Шукшина, по сравнению со своими предшественниками, в освоении Разина и его эпохи, то это бы­ ла бы не вся правда. Потери все-таки тоже есть, и состоят они прежде всего в том, что в романе «Я пришел дать вам волю» значительно слабее, чем в романах А. Ча­ пыгина и С. Злобина, исследованы истоки разинских войн. Личность Степана Разина выписана круп­ ным планом. Все более и более углубляясь во внутренний мир своего героя, Шукшин не мог не прийти к исследованию причин, побудивших Разина начать большую войну против бояр. На первый план здесь, не­ сомненно, выдвигается глубокая душевная рана Степана — смерть брата от рук бояр: «И теперь Степан, как закроет глаза, видит страшную муку брата: бьется он в петле, извивается всем телом. И Степан скорей куда-нибудь уходил с глаз долой, чтоб не видели и его муку, какая отражалась на его лице. Вот уж чего ни в жизнь, видно, не позабыть! «Славный царь!.. Славные бояре... Дол­ горукие: махнул белой рученькой — и нет казака! Во как!» Степан стиснул зубы и весь напрягся от боли: боль лизнула сердце». Конечно, аспект этот еще больше усили­ вает образ Разина, приближает его к чи­ тателю, но все-таки не восполняет в пол­ ной мере потерь в исследовании социаль­ ных истоков разинских войн. Правда, об­ раз Матвея Иванова заметно усиливает этот мотив. Его размышления и споры мно­ гое открывают взору читателя в стратегии и тактике восстания, в его движущих си­ лах, ошибках и просчетах. Образ этот чрез­ вычайно важен для объективной оценки побед и поражений Разина. Матвей смело и бескомпромиссно осуждает атамана и его есаулов за уход из-под Симбирска, где оставались на произвол судьбы мужики. «Кинулись мы на тебя, как мотыли на огонь... И обожглись. Да и сам ты сорвал­ ся теперь, а сгореть — это скоро. Один след и останется... яркий... 'Ю . Г а л ь п е р и н . У микрофона Василий Шукшин. — «Литературная Россия». 1975, 1 августа.