Сибирские огни, 1981, № 9

12 ЕЛЕНА КОРОНАТОВА шила «врастать в рабочий класс». Нина гордилась Наткиной смелостью' и самостоятельностью и даже чуточку завидовала ей. Нина съездила к сестре. Хотелось не только повидаться, но и убедиться: как же все на самом деле. Через Обь переехала на поезде, который почему-то назывался— передачей. От маленькой станции Нина шла пустынной равниной, где среди редких колков и кустарников паслись козы. Общежитие фезеушников разместилось в длинном, унылом строении барачного* типа. По другую сторону железнодорожного полотна строились корпуса Сибкомбайна. На дверях комнаты, где жила Натка, висела дощечка с надписью: «Коммуна Шестеренка». Сестра пояснила: «Нас шестеро девчат— вог и «шестеренка». На Нинино замечание — «У вас никакого уюта»— Натка заявила: «Уют — это мещанство! Ты погляди, как парни живут». Отвергнув Нинино — «как-то неудобно»,— Натка потащила ее в комнату ребят. На дверях ядовито-желто-зеленой краской намалевано: Коммуна винегрет хочешь лопай хочешь нет. Знаки препинания отсутствовали. Тут действительно поселился винегрет. Рыжий, веснушчатый парень что-то строгал; смуглолицый, красивый татарин рубил прямо на полу чурочки; огромный белобрысый верзила пиликал на гармошке, и ко всем этим шумам примешивалось громкое вещание радио. Нину удивили какие-то странные вдоль стены кабины, заваленные баулами и одежонкой. Натка со смехом пояснила, что это помещение предназначалось для уборной, но не подвели канализацию, а фабзайцам (еще и так с лихостью называли себя учащиеся ФЗУ) жить негде было. «Знаешь, сколько из деревень поднаперло желающих учиться»,— похвалялась Натка. Все же тогда Нину более всего поразило, что сестра, в этой неустроенной, лишенной и намека на налаженный быт жизни, не только- не ощущала ущербности, а наоборот — даже гордилась: «Мы не буржуйские барышни» — и чувствовала себя как рыба в воде. В тот день ребятам выдали паек, и они пировали: сидели за длинным, ничем не покрытым столом, ели сушеную воблу и пили из огромного медного чайника морковный чай с повидлом. Хлеба не было. Шел тридцать первый год. Нина с голодухи накинулась на еду. С тех пор- без отвращения не могла даже смотреть на повидло. После чаепития Натка отправилась провожать сестру на станцию; захлебываясь от восторга, рассказывала, как они мировецки живут, только вот «шамовка бузовая». Но ведь без трудностей новый мир не построишь. Для Нины это была чужая и не совсем понятная жизнь, она и притягивала своей бесшабашностью, лихим весельем, простотой отношений и в то же время — отталкивала. И вот теперь сестра вдруг стала медстатистиком. Что ее заставило- так круто повернуть? Может, это влияние мужа? Об этом Натка умалчивала в письмах. Ни сестра, ни мама не написали, не объяснили, отчего внезапно — вроде бы и не болел — умер отчим. Порвалась связь и с Петренко, никто из близких не знал, где он... Очнулась Нина от своих мыслей, заслышав нарастающий шум паровоза и дробный перестук вагонов. Она растерянно всматривалась в толпы пассажиров. Сестра забыла указать в телеграмме номер вагона. Кто-то сзади обнял ее за плечи. — Натка! Улыбаясь и чуть отстранившись, сестры разглядывали друг друга. От прежней Натки ничего не осталось: длинная модная юбка, жакет с буфами на плечах, белый берет. Нина засмеялась.