Сибирские огни, 1981, № 9

не ЕВГЕНИИ ЛЕБКОВ — Сперва боялась,— признается Прасковья,— тайга, медведи, страшно, а вско­ рости привыкла. И тайгу полюбила. Кто ж ее такую вольную да красивую не по­ любит? — У моей бабы первая любовь погибла на полях Великой Отечественной,— вдруг вздыхает Ефим.— Хороший был парень. — Да, молодец был что надо, но что об этом вспоминать, что было, то прошло, перегорело. — К слову пришлось, не обижайся, Праскунь, от чистой души говорю. А как он на конях любил верховым, в галоп. Его и звали — «Напай». Бывало, перед войной со­ берет нас, мальчишек, вооружит деревянными саблями, всех — на коня, табун в кол­ хозе большой, и — в ночное, с гиком. Ух ты, как хорошо было! На три года был стар­ ше он меня тогдашнего, сейчас бы ему пятьдесят пять стукнуло. Прасковья грустно улыбается: «Не один мой пропал, чего уж». А сама бочком выходит из-за стола на кухню, гремит там посудой, ласкает Боську: «У, босяк, вон ка­ кие бока наел, а мышей не ловишь». Кот мурлычет свою песню и трется, трется о но­ гу хозяйки. А Прасковья продолжает вполголоса напевать свою любимую: «Не в поле ветер воет...» Мне пора уезжать, отпуск подошел к концу, Ефим обещает завтра пораньше увезти меня на станцию. — Не надо, Ефим, я пешком прогуляюсь, подумаешь, восемнадцать километ­ ров налегке! — Ну смотри,— говорит Ефим,— кума пеша, коню легче Мы давно знакомы, поэтому не церемонимся. — Тогда завтра на сенокос, слышь, Праскунь! — У меня все готово, а ты еще косу не наладил. — Как так, а вчера, когда ты на питомник бегала... — Разве, а я думала, вот умница — муженек. — Думала, думала,— хорохорится Ефим,— Ты гостю на дорогу собрала что-ни­ будь: медку, ну и того-этого? — Нет, не собрала, ждала, когда ты скажешь,— хитрит Прасковья. Я ухожу на сеновал, сена там еще мало, Ефим кое-что вокруг дома обкосил, но запах стоит знатный, июльский, все травы тут, и каждая свой дух имеет. Задергиваю марлю на чердачном окне, укладываюсь, не раздеваясь, завтра рано вставать, ложусь прямо на сено, постель пусть себе полежит, и долго не сплю. Ходят-бродят в голове разные мысли, завидую Лычковым, их жизни: себе бы так. Да нет, я уж не смогу: и годы не те, и город жалко, привык. Чуть свет меня разбудил Боська,. подкатился к самому носу и безмятежно мур­ лычет, бродяга. Я встал потихоньку, шепнул коту: «Спи, лентяй, а я пошел». Слез с сеновала, даже лесенка не скрипнула, умылся прохладной водицей Пороная, заки­ нул за плечи вещмешок, посидел на Лычковском крыльце, мысленно произнес: «Спа­ сибо, люди», и не стал их будить. Зачем? И так скоро встанут; тут так: солнце село — в сон, а солнце встало — подъем. Живут, как природа. В подоконном кусте смородины запела ранняя птица, похоже, что вьюрок. По­ чему-то мне вспомнился приговор Ефима: рано пташечка запела, как бы кошечка не съела. Я усмехнулся. Боське не до того, у него еды в дому от пуза, баловень хозяй­ ский. И хорошо: у добрых людей вся домашняя живность сыта, они и себя не морят голодом, и меня задарма неделю поили-кормили. Он запахнул поплотней свой черный сторожевский тулуп, смел снежок рукавицей с крылечной лавочки, сел на нее и пригласил меня. — Еще часа три битых до открытия конторы, так что садитесь и слушайте, мне сам бог вас послал. Знаю вас давно, а вот беседовать по душам не приходилось. Значит, в командировку приехали? Это хорошо. А я-то думаю, кто это в такую рань