Сибирские огни, 1981, № 9

114 ЕВГЕНИИ ЛЕБКОВ Я посмотрел на часы: скоро начнет смеркаться. — Катя, пурга перестанет, ты вернешься к стаду или как? Орочен не отозвался, он спал. Удивительный человек, сразу отключился от все­ го, у меня так не получится, буду лежать с открытыми глазами до полуночи, буду думать, вспоминать, планировать. Я повернулся на правый бок, видать, сделал это неловко и разбудил Катю. — Чего не спишь? — спросил он шепотом.— Беспокоишься, спи, все хорошо бу­ дет. Это я, Катя, тебе говорю. Знаешь, почему у меня женское имя? Моим родите­ лям очень нравились русские имена, особенно женские, вот и назвали Катей; а по паспорту я— Екатерин. Фельдшерица у нас в стойбище была Катя, душа-человек, краса-вица. Ну, спать... Он зевнул негромко и засопел, как ребенок, заснул. Мы проснулись ни свет ни заря, было тихо и мягко вокруг, потеплело, звезды горели по-утреннему, блекловато, луна только что нарождалась, олени стояли смирно. Я высвободил из-под снега санки, привел в порядок сбрую, надел лыжи, сходил за Вороном!, он тоже переночевал благополучно, но заметно впали бока, я дал коню сена и несколько кусков хлеба — подкрепиться. Скоро должен пройти совхозный бульдозер. Эту дорогу чистит совхоз, у него тут недалеко силосные ямы и сено в стогах. Кетя-Екетерин уже развернул нарту в сторону поселка. — Я побегу, бульдозер мне не нужен, мои кони и так пройдут. Будешь в тунд­ ре, заходи. — Спасибо. — Конь у тебя хороший. Выйду на пенсию, заведу коня: в поселке олень не проживет. Я написал записку в лесхоз, что остаюсь до вечера: дело есть дело. Ровная погода Ефим Лычков, кроме лесной работы, имеет и побочное дело, числится рабочим водомерного гидропоста, в определенное время суток замеряет температуру реки, скорость, полноводность. Прямо от дома Лычковых на берегу Пороная на другой берег протянут толстый трос, а к нему на подвижном блочке прикреплен плот из двух лодок, сбитых поверху досчатым помостом. Туда и обратно плот ходит просто: натягиваешь блочную веревку на себя, и пошел, течение само гонит посудину. За сутки Ефим раз, наверно, двадцать ездит туда-сюда: то замеры, то перевезет кого, иль на рыбалку отправится— на левом берегу озеро, а в нем карась, налим, чебак, щука — всегда у Ефима свежая рыба, а зимой целые поленницы ее в сенцах. Не по­ нимает Ефим людей, которые бегут в города. Только дурак или лодырь может уйти от такого раздолья. Ефим — уроженец Смоленска, из семьи деповского рабочего, а вот прикипел к Поронаю, силком не оторвать. Он и охотник, и рыбак, и пчеловод — на все руки от скуки. Жена его, Прасковья, Праскуня, как он ее зовет, тоже смолячка из Рослав­ ля. Детей у Лычковых — одна дочка, и та замужем, живет на северном Сахалине, пе­ карем работает. Денег у Ефима — груды, как он сам говорит, да что деньги, если покупать нечего. Все дает Поронай. Ну разве мука-крупа, а так все свое, некуплен­ ное. Ефим не жаден, но и не простак, куда зря деньги не сует, кого ни попадя не угощает. Праскуня, наоборот, святое добродушие, бессребреница, любому-каждому ра- да-радешенька, все для нее хороши, всех накормит, напоит, а если запозднился гость прохожий, то и спать уложит: летом — на душистом сеновале, а зимой — на полу в жарко натопленном доме. Комната у них одна, не считая кухни-прихожей, но — простор, стены не отштукатурены, чистое дерево, полы некрашеные, печка русская с лежанкой, но на ней никто не спит, кроме лохматого короткохвостого кота Боськи. «Печь — лекарство, а не для спанья,— объясняет Ефим.— Как ни намерзнусь, как ни простужусь, а полежу часок-другой на печи, погрею пятки и поясницу, вся хворь