Сибирские огни, 1981, № 7

92 Л ЕО Н И Д Ш И Н К А Р Е В осенило им тончайшего лирика Иннокентия Анненского: «Да тупо черная весна гля­ дела в студень глаз»... Природа для монгола — неистощимый источник образов, он припадает к нему постоянно, желая точней и поэтичнее выразить мысль. И снова, слушая чужую речь, цветистую и праздничную, как нескошенный августовский луг, оставляешь в стороне палитру с красками, а ловишь изумительные сравнения, которые могут отойти от губ лишь у людей с обостренным художественным зрением. «Жизнь невечна, как радуга»,— скажет монгол или: «Жизнь высыхает, как роса»,— не вымучивая этих слов, не думая об их поэтичности. Но тому, кто слушает и воспринимает, естественность этой речи говорит не столько об особенностях монгольского языка, сколько о свойствах мон­ гольской души. Меня не раз удивляло редкое по нашим временам детское простодушие, с кото­ рым нет-нет да и встретишься в монгольской степи. Однажды с приятелем — немец­ ким журналистом — мы возвращались заснеженной февральской ночью после Цаган- сара в Улан-Батор, вспоминая только что пережитый праздник Нового года, когда все степняки сидят до утра в своих юртах, ожидая гостей и веруя, что чем больше этой ночью заглянет к ним людей, тем счастливее будет наступающий год. Стоял трескучий мороз, нам хотелось пить, мы попросили шофера завернуть к одинокому огоньку юрты, едва видной на горизонте. В юрте сидели старик со старухой да трое маленьких детей. Шофер перевел нашу просьбу — попить воды. И вдруг старик отвернулся от нас и за­ плакал. Что случилось? Может быть, мы по незнанию нарушили какой-нибудь обычай? Наступили на порог юрты? Переступили через головной убор? Я терялся в догадках и попросил шофера сказать старику, что мы не хотели его обидеть и если сделали что-нибудь не так, то это по неведению, и мы просим прощения. Шофер перевел, а старик ему что-то отвечал, и плечи старика вздрагивали. «Старик говорит,— перевел шофер,— что он плачет от счастья, потому что в первый раз в ночь на Цаган-сар у него ■юрте такие высокие гости...» Поэтический строй души в какой-то мере связан с древним, трогательным, умным обычаем знакомить подростка с его маленькой родиной, с той ограниченной горизон­ том местностью, которая .узнаваема детским глазом и слухом, но еще не завладела его взрослеющей душой. Мальчику восемь-десять лет, он уже школьник, всадник, в хо­ зяйстве первый помощник, воспитатель младших в семье, он самостоятельнее многих прочих своих сверстников, живущих в больших городах, но истинное ощущение сына земли приходит однажды в теплый солнечный день, когда отец или дед, надев лучшие одежды, украшенные узором гутулы, идет с ним в горы. Они поднимаются молча, слыша дыхание друг друга. С каждым шагом по склону горы земля выглядит все ши­ ре, впуская в свой круг новые холмы. С вершины открывается знакомый ландшафт. «Видишь горы Гурван Сайхан (Три Красавицы)?» — «Вижу, отец.» — «Посмотри, почему их так называют. Первую скалу золотят лучи солнца, через минуту загорится вторая, за ней третья. В этих горах твой старший брат Болд прятал от пурги отару и отморозил обе руки...» — «Вижу, отец.» — «А вон роща Дзун Мод (Сто Деревьев). Там был ко­ лодец, вырытый двести лет назад. У того колодца твой дед и мой отец Жагварал встре­ тил юную красавицу Шурхуу, твою бабушку, там он спас ее от стаи волков...» — «Вижу, отец...» Так стоят они на вершине горы, пока раскаленное солнце не опустится в прорезь меж горбов одинокого верблюда, бредущего прохладной долиной. Никогда не забу­ дет юный монгол дарованное ему сегодня новое состояние души. Он будет теперь часто подниматься на эту гору, замечать скрытые прежде подробности, обнаруживать еще не узнанные краски. До глубокой старости не придет ему в голову мысль, что эту землю он уже достаточно знает и она уже ничем не может удивить. И когда он поведет за руку сына или внука тою же каменистой тропой к вершинной замшелой глыбе, глаза его будут слезиться, но даже и на этот раз он заметит что-то, чего не за- мечал всю жизнь. «Видишь горы Гурван Сайхан?» — «Вижу, дедушка.» — «В этих горах во время пурги твой дядя Болд прятал отару и отморозил обе руки...» — «Вижу, дедушка.» Для юной души эта равнина будет иметь еще и тот многообещающий, сладкий тревожный смысл, что для деревенских русских посиделки. Заводилами обычно вы