Сибирские огни, 1981, № 7

«П УС ТЬ Н Е ПОКИН ЕТ ДУШ А ...> 91 Мне рассказывали старые люди, что в детстве над их колыбельками, подвешен­ ными на волосяных веревках к жердям-уням, поддерживающим верхние скаты юрты, родители привязывали войлочные амулетьі зверьков. Вроде бы игрушки, а в то же время символы для поклонения и молитв, всего чаще направленных на сохранение живых существ. Никто не мог воспроизвести текст такой молитвы, слишком давно это было. И только в библиотеке академика Дамдинсурэна обнаружилась на старинных картонках древнемонгольская рукопись молитвы перед изображением лисы. Дамдин- сурэн читал подстрочный перевод, я записывал, как умел и как понимал: «Молюсь святому Манчжушири: на небе 360 богов, они беспредельно чистые, но если тронуты порчей да очистятся; на небосклоне 360 созвездий, они беспредельно чистые, но если тронуты порчей — пусть очистятся; под землей 360 духов-хранителей, они беспре­ дельно чистые, но если тронуты порчей — пусть очистятся... Сначала было девять крас­ ных лисиц, им покровительствует 7 звезд. Звезды знают, что люди грешны, потому по­ слали на землю лисиц, помогающих людям очиститься. Люди говорят, будто они греш­ ны от лисиц, потому хотят лисиц убивать. Лисицы отвечают: если нас тронете, еще больше погрязнете во грехах. Мне, лисице, покровительствуют небеса. Я лежала в тени под деревом желаний, пила из священного моря, вдыхала прекрасные благовония, у меня белая грудка, но я бегала под солнцем, и мех мой стал рыжим. Я млечным путем странствовала, потому длинен мой хвост, я реки переплывала, потому голубые у меня бедра, я в вечернем озере купалась, потому мой мех красный. Если горы или реки загрязнены, я могу помочь их очистить. Моими волосами очищается небо, костя- ми — Дух земли, правым ребром — дневные боги, левым ребром — ночные боги, нут­ ром — все живые существа...» Загрязнение и очищение у монголов — понятия не столько практические, сколько духовные, отвлеченные, нравственные, восходящие к буддийским представлениям о добре и зле. Не зря же, возвеличивая будду Шакьямуни, ламы повторяют притчу о том, как будда, завидев голодных тигров, отдал им себя самого на растерзание, толь­ ко бы звери не страдали от голода. При всей религиозной направленности такого рода сюжетов, они с малолетства приучали народ к мысли о жалости ко всему живому, у которого, как и у людей, краткий миг бытия на земле. Может, это перерожденцы, и под шерсткой усатого зверя смотрят на вас печальные глаза вашей бабушки! Исследователя устного народного творчества заворожит разнообразие навеянных монгольской природой чисто национальных эпитетов, красочных и резких, как равнины и горы на осиянной вечерней земле. Но даже и далекий от филологии путешествен­ ник, попав в эти места, видя себя песчинкой в пространстве и тем еще более увели­ чивая в своем воображении исполинские масштабы, прислушиваясь к речи арата у го­ рящего камелька, вздрогнет от невиданного сочетания слов. Вы просите попить воды, просто воды или чай без молока, а хозяйка смутится: «У нас черную воду гостю не по­ дают». Черная вода... Эпитет сначала обескураживает: перебери в уме все виденные тобою реки, озера, водопады, отражающие синее небо и белые облака, вспомни хру­ стальную прозрачность, когда играют донные камешки, накрываемые тенью рыб, вся­ кие эпитеты будут приходить в голову, но — черный? А когда отвергнешь все прибли­ зительные слова да опять вернешься в мыслях к синему-пресинему озеру в иссушенной солнцем безоблачной степи или в пустыне припадешь к колодцу, глянешь в холо­ деющую глубину, обессиленно сдашься: вода — черная! Фольклористы обратили внимание на монгольский эпитет «хар-баран» («ярко­ черный») в соседстве с понятием весны. Кажется, все народы удостаивают призывно­ го гимна весну зеленую, весну-красавицу, весну-красну. А тут лучшее время года опять печальным словом омрачено. Почему весна черная, даже ярко-черная? Или про­ бужденье всего живого на земле пробуждает в душе монгола недобрые предчувствия: поздний снег, мороз, бескормицу? Так думал я до своей первой монгольской весны. В середине марта быстро сошел снег, ветры туго прошлись по голой земле,'’ и месяца Два или три, до последних дней мая, пока не проглянула первая зелень, глаз видел колючую, насквозь пронизывающую, абсолютно черную весну. Народ не придумывает эпитеты, он подсматривает их. И я тоже, вместе с монголистами, хотел бы предста­ вить, каким ветром этот типично монгольский эпитет занесло в столичный Петербург,