Сибирские огни, 1981, № 7

«П УС ТЬ Н Е ПОКИН ЕТ Д УШ А ...* 83 прошла за короткое время монгольская женщина, какие освященные веками устои пришлось ей ломать в душе, чтобы выпрямиться. Монголы не укрывали лица женщин паранджой, не огораживали их гаремным двором от всего мира, даже не требовали, как в других восточных странах, обожест­ вления мужчины. Монголка была свободней, раскованней, самостоятельней не из-за повышенной сознательности мужчин, а в силу своей роли в хозяйстве: чуть свет, пока муж и дети досматривают сны, она выдоит коров (и кобыл, и верблюдиц), соберет в корзину аргал, растопит печь, приготовит пищу, накормит семью, а потом ей взбивать пенки, сушить сыр, готовить другие молочные продукты, сушить на зиму мясо, заго­ тавливать на зиму масло и кумыс, успевая между тем выделывать кожи, шить одежду и обувь, плести из шерсти веревки, вязать из конского волоса прочный скользящий аркан, так что к вечеру едва стоит на ногах, и только приезд редкого в степи гостя или участие в артельной работе, когда собираются другие люди сообща валять войлок, были для нее желанной сменой впечатлений, маленьким праздником. Наконец прихо­ дит время, когда в юрте ползают внуки, ее саму зовут «ээж», или «старая мать», и хло­ поты по хозяйству берет на себя молодая невестка. В сегодняшней монголке ничего от безропотных жен номадов-кочевников, при­ выкших слышать от женщин обращение к ним как к старшим, как к своим отцам — «та», то есть «вы». Она не смела унизить мужа близким «чи», то есть «ты». Теперь ред­ ко-редко, разве где-нибудь в степи меж престарелых людей обнаружишь древнюю форму обращения. Нынешние юные девушки ни в чем не отстают от молодых людей и утверждают свою самостоятельность всеми доступными способами, включая экстра­ вагантные. На ковровой фабрике девушки-прядильщицы, демонстративно дымя сига­ ретами, явились с петицией к директору, требуя для курения комнату, отдельную от курильщиков-мужчин. «Пришлось идти на уступки,— говорил мне директор фабрики,— женщин у нас большинство, они задают тон». На уровне семьи это возрастающее чувство раскованности и освЬбожденности подростков проявляется точно так же, как и в других странах, где отцы не одобряют поведения детей, припоминая себя в их годы и полагая, что тогда все было лучше. И когда один улан-баторский папаша стал со страниц «Унэн» критиковать молодых' лю­ дей, страдающих, как он пишет, высокомерием и тщеславием, называющих себя людь­ ми XX века и не желающих слушать старших, что-то очень знакомое, почти родное по­ слышалось в запальчивом его беспокойстве. С независимыми городскими девушками я познакомился однажды вечером, от­ крыв дверь на робкий звонок, На лестничной площадке стояли двое. Одна повыше ростом, зеленый жакет со стоячим воротником, черные волосы распущены, руки в кар­ манах, подруга достает ей до плеча, в длинном приталенном пальто, беретка набек­ рень, как у наших модниц тридцатых годов. — Болгарин Костя здесь живет? — Нет,— говорю,— он здесь не живет. Девушкам труден русский язык, они мнутся, переглядываются, улыбаются. И я стою, не решаясь закрыть дверь у них перед носом. Мы молча взаимно улыбаем­ ся, оставаясь на своих позициях. — А на улице холодно,— сообщает высокая. — Да,— соглашаюсь я, — на улице холодно. Они не уходят. И я не закрываю дверь. Все-таки невежливо было бы закрыть, пока они не тронулись с места. Похоже, они и не думают уходить. — А на улице холодно,— повторяет высокая. — Да,— говорю я,— действительно холодно. — А вы не болгарин Костя? — интересуется маленькая. — Нет, я не болгарин Костя. — Ты венгерец? Румынец? — Советский. — Найрамдал-дружба! — смеются они.— Найрамдал-дружбаІ Сидим на кухне, пьем чай. Девушкам тепло, переговариваются, нимало не сму­ щаясь. Обе — работницы промкомбината, шьют кожаные пальто. Спохватившись, суют ладошки: *