Сибирские огни, 1981, № 7

54 Л Е О Н И Д Ш И Н К А Р Е В Корова жует сено и косится на ведро большим влажным глазом. А Хандсурэн уже берется за вторую корову. Доярка Хандсурэн — рабочий человек. Не в одном том смысле, что пишется рабочей государственного предприятия, является к месту приложения труда в точно назначенное время, получает заработную плату, состоит в профсоюзе и т. д. Ее устраивает новый жизненный ритм, она сознает свои интересы, ее не заставишь возиться с собственной коровой, когда в магазине она может купить молоко. Душа труженика в ней взяла верх над душой собственни­ ка, а обращение с техникой воспитало уважение к самым мелким делениям на цифер­ блате ее ручных часов. В ее аратском сознании складывается новая концепция лич­ ности. Ей нравятся люди образованные, знающие толк в машинах, умеющие отдыхать по-умному, с пользой для себя, для семьи. С делегацией монгольских передовиков Хандсурэн побывала в Москве, и я спросил, хорошо ли ей было в поездке. Хандсурэн покачала головой: «Не до конца... Не хватало детей и мужа, чтобы вместе смотрели то, что видела я одна». Подруги Хандсурэн, доярки той же фермы, не обращали на меня, случайного гостя, никакого внимания. Будь это в степи, занятые тем же делом, они бы, по край­ ней мере, повернули головы в сторону гостя, улыбнулись бы и кивнули ему, а тут не отвлечешься: минута в минуту будет отключена вакуумная установка, надо поспеть выдоить коров. Женщины были деловиты, собранны, переходили от коровы к корове, как ткачихи от станка к станку. И такие же, как у ткачи*, косынки, не дающие волосам упасть на лоб. И все-таки доярки оставались аратками, привязанными в юрте, почти­ тельными к традициям, с особым типом мировосприятия, уходящего корнями в глу­ бину веков. — Почему твои коровы больше других дают молока, Хандсурэн? — спрашивал я, когда мы пересекали двор фермы, возвращаясь к привязанным у проходной коням. Не загадка ли — у каждой доярки на ферме по двадцать пять коров, той же по­ роды, стоят рядом, жуют одни корма, пьют ту же воду, на их соски сажают доильные стаканы, ничем не разнящиеся между собой,— отчего же ее коровы щедрее всех остальных? Хандсурэн засмеялась: — Я своих больше люблю! Это ее объяснение не вполне меня устраивало, многие доярки могли бы то же сказать, но, подумав над социальной биографией монгольской скотницы, приходишь к выводу, что в ее простодушном объяснении есть смысл, более глубокий, чем тот, который доступен слуху. Три тысячи лет сменявшие друг друга поколения предков пересчитывали стада, определяя свои возможности и предугадывая судьбу. Скот давал пищу, одежду, кров — как было не любить свой скот? Весной при отеле араты пере­ шивали одежды и бережно, как детей, укрывали попонами новорожденных ягнят, те­ лят, жеребят. Каких-нибудь два десятка лет под началом у арата общественное стадо, в эти годы первый раз дояркам выпало доить коров не для себя. Это не привело к упадку настроения, напротив, стало новым стимулятором жизнедеятельности. Ре­ альный ход вещей сломал устойчивые психологические формы. В этом свете слова нашей доярки «я своих больше люблю!» прекрасны не словом «люблю», а новым ем­ ким словом «своих». Тут я вспомнил солнечный мартовский день в красном уголке фермы, где люди сидели вдоль стены на корточках, оставив места за столом для начальства, прибыв­ шего из столицы. Гости с трудом протиснулись к своим местам и после приветствия стали вручать лучшим работникам фермы подарки — отрезы, обувь, термосы... Ханд­ сурэн на правах чемпионки имела место за столом и смущалась оказанной ей чести. Назвали ее имя и через стол протянули сверток. Хандсурэн не проявила к нему инте­ реса, но привстала и всем подряд, начиная с начальства и кончая теми, кто сидел на корточках, протягивала тугую ладошку и повторяла:; «Баярлала!» — «Спасибо!» На ее лице была неописуемая радость. Звездный час... В наш практический век, когда стремительно растут ожидания, связанные с по­ треблением, и умы философов заняты «качеством жизни», так чиста и неожиданна эта радость протянуть свою ладошку, чтобы ее пожимали все подряд и улыбались.