Сибирские огни, 1981, № 7

34 Л ЕО Н И Д Ш И Н К А Р Е В В буддийскую обитель старик готовил и второго сына. Так было заведено в каж­ дой монгольской семье: одного или двух сыновей отдавать в монастырь. Даже в пер-' вые годы народной власти за оградами монастырей оставалось больше пятнадцати тысяч юных баньди, то есть учеников лам в возрасте от семи до восемнадцати лет. Предназначенным в монастырь детям родители оказывали почести, как самым доро­ гим гостям. Им угождали, отдавали лучшие куски, за столом усаживали на почетное место, так подкладывая подушки, чтобы шаловливый баньди восседал выше других. Юмжа похваливал младшего сына: «Ты хорошо пасешь овец и собираешь аргал, из тебя тоже лама выйдеті» А в степи конники Советской России и революционные отряды Монголии уже гнали на рысях белогвардейские банды. Из юрты в юрту передавали листовки. Умею­ щие читать выкрикивали собиравшимся из окрестных мест аратам: «Монголы, ваши города и юрты, ваши монастыри и храмы, ваш скот и ваши пастбища будут для нас неприкосновенны. Мы не будем указывать вам, как жить,— живите, как жили. На ве­ ликом народном собрании всей страны вы сами установите свои порядки такими, ка­ кими хочет весь народ монгольский». И хотя обещаний прежде тоже хватало, на них не скупились ни китайские власти, ни белобандиты, ни свои князья, очистительный ветер на этот раз был такой силы, что поворота к старому быть уже не могло. В Урге народное правительство заключило с Богдо-гегеном «Клятвенный договор»: монарха не трогали, ограничив его интересы в основном церковными делами, власть переходила к народному правительству. До­ носились слухи, что народное правительство отменило обычай кормить в Урге за счет местного населения два месяца в год десять тысяч монахов и подумывает, не запре­ тить ли крылоподобные женские прически со склеенными косами, украшенными се­ ребром, жемчугами, бирюзой и кораллами: желание обладать всем этим может вредно сказываться на аратских хозяйствах. Прическу разрешали, вроде бы, не выше трех пальцев, и чтобы серебра на нее расходовать не больше пяти лан. Бродячие монахи сообщали свои новости. В ханском дворце скончалась супруга Богдо-гегена, досточтимая Эхи-Дагиня, в монастырях по этому случаю идут службы, караульный полк преподнес ханскому дворцу трех быков из своего довольствия, и сам три дня оставался без мяса. Убитый горем монарх переселился из двухэтажного дома в вой лочную юрту. И еще шли разговоры, будто рядом с монастырями новая власть затея ла строить школы, туда забирают детей, но аратам казалось, что перемены этого рода не догонят их кочующих юрт. И когда к юрте Юмжи прискакал уполномоченный из сомонного центра, известил старика, что младшего сына по разверстке мобилизуют в новую школу, открытую в восьмиханной юрте рядом с Улангомским монастырем, для Юмжи это был гром среди ясного неба — крушение надежд. Старик собирал мальчика трясущимися рука ми, тяжело дыша ему в ухо: «Ты убегай из школы, Цеденбал!» На кошме скрестили ноги ученики, держа в руках кисточки и грифельные доски. По степи кружили новости, запоздало проникая сквозь войлочные школьные стены. Влиятельные князья — Гуны, ваны, тайчжи и прочие,— уловив необратимость происхо дящего, слагали с себя сословные звания и добровольно обрезали себе косы. А ху тухты и хубилганы, почитаемые духовенством и верующими людьми за святых, отка зывались от своих прав, кое-кто из них подал заявления в народно-революционную партию. Между тем умер пятидесятипятилетний Богдо-геген, вызвав досаду пророков, предсказавших ему сто двадцать лет жизни. Пока монастырские ламы бальзамировали тело, обкладывая останки солью, пока верующие пребывали в ожидании, не переро дится ли, не возродится ли покойник в каком-нибудь мальчике, народное правитель ство провело выборы делегатов на Первый Великий Хурулдан. Все смешалось, пере- ворошилось, и на открытии Хурулдана (ноябрь 1924 года) премьер правительства Цэрэндорж, тоже отказавшийся от звания гуна (князя 6-й степени), так заканчивал приветственную речь: «Да будем спокойно и мирно охранять нашу религию и нациюі Да будет вечной Монгольская Народная Республика!.. Да будет крепок и незыблем Коминтерн!» Сын пастуха Юмжи дважды пытался бежать, но это ему не удавалось. Учителями были вчерашние чиновники, послушные новой власти внешним поведением, а не душой.