Сибирские огни, 1981, № 7

112 Л ЕО Н И Д Ш И Н К А Р Е В довало выходить из себя, если срывалась встреча. Вы привыкли жить в постоянном цейтноте, а вечном напряжении, не желая выпускать из рук свою главенствующую роль в ситуации и тем самым увеличивая холестерин в своей крови. А у монгола, который с феодализмом в сознании, расписание времени вызывало внутренний про­ тест, регламентация его оскорбляла. Он все сделает, когда сам захочет. МаргашІ Впрочем, я заговорил про это с моим другом Мунхэ, и он заткнул мне,ро т: «Мой маргаш и твоя минуточка — не один ли черт?» Вряд ли кочевники возили на верблюдах сочинения Руссо, все-таки тяжесть боль­ шая, но тем поразительнее полное совпадение их представления о свободе с пред­ ставлением великого мыслителя: под свободой подразумевается не столько возмож- ность делать, что хочешь, сколько способность не делать того, чего не хочешь. Монгол в этом смысле всегда был свободолюбив, и уж если он уперся, если не же­ лает что-либо сделать, его ничем не прошибешь. Влияние характера всегда было за­ метно на судьбах нации. Тем поучительнее наблюдать, как изменившаяся жизнь ма­ ло-помалу заставляет характеры приспосабливаться к себе: требует обязательности, развитого чувства долга, уважения к закону, способности чем-то жертвовать для до­ стижения цели. Эти черты в душевном складе монгола вызваны не принуждением или запретом, или ограничением, а растут и даже процветают на почве возрастающего самолюбия, собственного достоинства, национального самосознания. В этот период он бывает задирист и беззащитен, как еще уязвимый львенок и в то же время уже трях­ нувший гривою лев. Расскажу о моем друге Мунхэ. Ночью меня будит телефон. Шарю спросонья по тумбочке, пока окончательно не пробуждаюсь. Уже на языке привычное «энэ биш!» (не туда попали), после чего опять натянешь одеяло и будешь догонять свой сон. И все же обмираешь от страха, не закадычный ли друг Мунхэ набрал номер. Если это Мунхэ, да еще побывавший в гостях, тогда прощай ночь. Этот голос во тьме действует на меня, как на змею дудка дервиша: я извиваюсь, но тяну шею к нему навстречу. — Я слушаю... («Господи, пронесиі») — Привет, как поживаешь? — Ничего, спасибо, как ты? — Леонид, есть делоі — сообщает Мунхэ. Свободной рукой включаю светильник: на часах два ночи. Дело! Представляю себе, что за дело, сказать бы сейчас — иди-ка ты отдыхать, друг любезный, отоспись, не разбуди детей, не обижай жену. Но можно ли так, вдруг действительно что-то стряслось, как не выслушать, мало ли, что ничего не случалось прежде, а вот на этот раз может быть действительно участие мое необходимо? Разве у тебя у самого не бывало на душе так скверно, что хотелось общения, разговора, близости, какой бы ни был у неба цвет. — Говори! — трусь небритой щекой о трубку. < — Надо повидаться. — Хорошо, завтра встретимся. («Отчего в моем голосе уже безнадежность?») — Надо сегодня. — Но я уже сплю, Мунхэ! («Куда запропастился левый носок?») — Пока приду, встанешь. С Мунхэ мы знакомы давно, иногда он помогает мне как переводчик. У него милая тихая жена Хорло, он зовет ее Хорлушкой, и трое детей. По его жизнелюбию и всегдашней приподнятости не скажешь, чтобы семейные заботы слишком отягощали его. Он любит бывать на людях всегда подтянут, в свежей белой сорочке, при мод­ ном галстуке, и можно догадываться, какою ценой это дается безответной Хорлушке. Увлекшись в какой-нибудь компании, он можьт опоздать на самолет, но не огорчится, а с оптимизмом грека Зорбы продолжит приятное ему застолье. Он взрывчат, скор на обещания, быстро забывает, о чем была речь, зато ночную встречу осуществит, даже если для этого надо пересечь пешком продутый ветрами город. Не проходит и часа, как стучит в дверь Мунхэ. — Привет, как поживаешь? — снимает кепку, шарф, демисезонное пальто. — Спасибо, как ты?