Сибирские огни, 1981, № 5

6 НИКОЛАИ САМОХИН ' Потом он сидел на табурете в одних исподниках, жена, не переста­ вая всхлипывать, перетряхивала его одежонку, голиком выковыривала из щелей между половицами отдельные овсинки, а за дверью скулил меньший пацан: «Ма-а-амк... пусти, я озяб...» И так было нехорошо, стыдно и страшно, таким он казался себе врагом народа, что тут же дал зарок: если пронесет бог с этим овсом, не дознаются — никогда больше пылинки чужой не брать. Шесть дней он был на фронте, в боях. Не погиб в первые минуты, как одни, и не дошел целехоньким до Берлина, как другие, а оказался тем самым среднестатистическим солдатом-пехотинцем, каких и в при­ роде, наверное, почти не было, а существовали они на бумаге, вычис­ ленные арифметически. Он не рвался на войну, не просился добровольцем. Но и не бегал от нее, не тряс штанами, болячки себе не придумывал. И когда в пер­ вые дни пришла ему повестка — собрал котомку и пошел на призыв­ ной пункт. Однако к вечеру вернулся назад. Оказалось, что немуд­ реная специальность его подпадает под бронь. Строящемуся алю­ миниевому заводу никак невозможно было обойтись без транспорта, а главным тяглом выступали лошадки и главным транспортным цехом считался конный двор. Взяли его, поэтому, тблько осенью сорок третьего года, когда за­ мелькали в городе американские «форды» и «доджи» и безусые мальчишки-допризывники обучились на шоферов. Война уже докатилась до середины, уже наплодила она калек, и всем было ясно, что скоро беда эта не кончится. Но, с другой стороны, не было уже той горячки, чтобы выхватывать мужиков, как картошку из огня. Ему, например, разрешили даже суточную отсрочку — доде­ лать крышу (он как раз перекрывал на зиму свою землянку). Уже впотьмах закончил он эту работу, а утром, чуть свет, собрался на дру­ гую. По такому случаю надел он свой единственный суконный пиджак, новую косоворотку и смазал солидолом сапоги. За стол,, рано побудив ребятишек, сели всей семьей. Он выпил подряд две большие рюмки вод­ ки, похлебал борща и, перецеловав детей, пошел воевать... С войны он принес стандартный трофей: немецкую безопасную бритву с десятком лезвий к ней, ранение — в кисть левой руки и медаль «За боевые заслуги». Про эти шесть дней его войны давно уж следовало бы мне напи­ сать особо. Не раз и мысль такая приходила: надо, надо написать. Точнее, не мысль приходила, а тянуло что-то за душу, сосало, беспо­ коило. Так тянет, наверное, недоделанная работа, письмо, лежащее без ответа, невыполненное обещание (ищу и не нахожу точного сравне­ ния). А может, это «что-то» было тем самым, что называют теперь высокими и щемящими словами «память сердца»?.. Да, на памяти сердца, как видно, лежал груз., давил и тревожил. Но я все останавливал себя. Сначала — когда был моложе, отважнее и сам, никогда не нюхавший пороха, мог взяться написать хоть о Крымской кампании,— останавливал тем доводом, что в судьбе моего солдата нет ничего выдающегося, способного потрясти читателя. Уж больно земной он, обыкновенный, не конкурент он тем героям, про которых я, еще в школе, разучивал песни, читал книги и смотрел фильмы. Потом — когда жизнь и годы научили пристальности и пришло понимание войны, как вынужденного тяжелого труда,— я стал убеж­ дать себя, что. не имею права писать о боях, ранах, окопах: ведь сам я в тех окопах не сидел. Ну, да — я знал солдат. Помнил, как уходили они на фронт и как возвращались — увечные и калечные. Помнил их бес­ хитростные рассказы, их глаза, их плохо выскобленные подбородки,