Сибирские огни, 1981, № 5

С НЕБА ЗВЕЗДОЧКА УПАЛА 33 — Гошенька, сынок, у нас ить одна сухая чащичка. — Ври другим, бабка! — Гоша одной рукой смахнул с воза хворост вместе с веревкой, которая лопнула, как струна, удивленно тренькнув.— Какая же это чащичка! Сырняк! С корня пиленный. Мать оторопело смотрела на лесника и не могла вымолвить боль­ ше ни слова. А Гоша застучал по торцам комлей своим страшным мо­ лотком, четко отпечатывая на них буквы —СП. Из оцепенения мать вывел подъехавший верхом на лошади Нико­ лай Цунай: — Ну чего стоишь, тетка,—зычно крикнул он,—лети за самогон­ кой!—И к Гоше Корявому: —Хватит стучать-то. Пошли в избу. Нашел два корявых сутунка — и рад. Гоша Корявый сразу взбрындил: — Ты это на что намекаешь?! Цунай проворно соскочил с Гнедка, забросил повод уздечки на кол загончика: — Ладно, не придирайся к словам,—стал он подталкивать своей единственной рукой в спину Гошу Корявого, направляя его к сеночным дверям.— В избу, говорю, пойдем. Старуха найдет чем угостить. Пока я распряг корову, свел ее на пастбище, вернулся, в избе — пир горой. Мать достала из подпола сметану, скопленную на масло, сбегала к соседям за пшеничным хлебом, к Сомихе за самогонкой и теперь си­ дела в кути на лавочке, зажав в коленях ладошки, и молча, сторожко поглядывала на пирующих гостей, готовая по первому их зову сорвать­ ся и исполнить все, что была в силах исполнить... При виде обильного стола и усердно жующего застолья голодные, жидкие слюни ручьями потекли у меня. Я прошел к столу, взял из на­ резанной кучи ломтик хлеба... Николай Цунай подвинулся на скамье: — Садись, оголец. Мать недовольно замотала головой и угрожающе заподмаргивала глазами, пытаясь незаметно отогнать меня от стола. — Не вращай глазами, тетка,—сказал Цунай.—Пусть оголец по­ ест. Дай ему что-нибудь. Мать, не возражая, достала из-под лавки кринку с простоквашей, налила в глиняную кружку, подала мне. Я стал пить жидкую, перебол­ танную простоквашу, заедая вкусным пшеничным хлебом, невольно вслушиваясь в разговор гостей. Стоявшая на столе четверть с самогонкой была ополовинена. Гоша, сняв ремень и расстегнув ворот грязной гимнастерки, сопя большим раскрасневшимся носом, оспины которого блестели, наполнив­ шись потом, хлебал из жестяной тарелки моей деревянной ложкой густую с желтизной сметану. Цунай курил’и, поглядывая на Гошу ехид­ но и зло прищуренными глазами, говорил негромко, но веско, продолжая начатый до меня разговор: — Вот я и говорю, не зря прозвали тебя мироедом. — Прозвать можно всяко. Было бы за что. — Не знаешь за что? Так скажу: за то, что опил и объел ты чуть ли не всех людей в деревне. Лесник гневно стукнул ложкой по столу. Сметана с нее брызнула во все стороны. — Я всем добро делаю. Ни одного не засудил. — Ты не ерепенься,—Цунай утер рукавом с лица брызги смета­ ны.—За что их судить-то? — За лес. За самовольную порубку. — А чем людям отапливаться? I