Сибирские огни, 1981, № 5

48 МИХАИЛ ШАНГИН — Надо бы ей с десяток яиц унести. «Только в стыд тетю Олю введешь»,— мысленно возражаю я мате­ ри, наученный горьким опытом, что спорить с ней по таким вопросам бесполезно, и, наскоро поев, торопливо иду на свинарник. С полусонной, еще покрытой бусой росой базы, от конюшни, на­ встречу мне выезжает Насыров. Он большой, грузный, стоит на ногах в старом плетеном коробке, привязанном тонкими веревочками к тако­ му же старому ходку. Одной рукой он бьет вожжами по тощей, как дос­ ка, лошади, а другой, с зажатым в ней кнутом, грозит в сторону конюш­ ни и кричит плачущим от непомерного гнева голосом: — Гад паршива! Гад паршива! От Михаила Ефимовича узнаю, что кто-то ночью убрал весь корм от Насыровой лошади. Лошадь осталась голодной и теперь вряд ли дойдет до Исилькуля. Несколько позже выяснилось, что сделал это гнусное дело Якимен­ ко; что его к тому побудило, достоверно неизвестно, скорее всего, мстил за своего любимого бригадира, которого Насыров не совсем заслуженно отругал на вчерашнем заседании. В радостном возбуждении оттого, что беда, чуть задев меня своим черным крылом, пронеслась мимо и этот проклятый вопрос о потраве позади и больше не гнетет меня, я совершенно запамятовал, что Лизку с Физкой на заседании сняли со свинарок, и был неприятно поражен, когда застал на свинарнике двух женщин, живущих на другом кониз деревни, где я бывал редко и потому знал их мало. Одна из них недоуменно уставилась на меня, когда я с ходу вле­ тел в запарочную, некоторое время смотрела вприщур и, наконец дога­ давшись, кто я, категорично, с беспричинной злобой заявила: — Проваливай, откуда пришел. У нас своих пастухов, хватает. Лишняя пайка —для нас не лишняя. Внутри что-то больно заныло. Пас, пас и вот тебе на... Проваливай, говорят. Сколько пережил здесь трудных минут. Освоился наконец. Привык. Привязался, как к родным, к Физке с Лизкой. Только сейчас отчетливо дошло до сознания, что их здесь не будет. Без них, пожалуй, и мне здесь делать нечего... Пришел сюда не по своей воле и ухожу не по своей. Ну и хорошо, ну и ладно. Не надо так не надо... Но как не успокаивал себя, а все здесь стало жалко оставлять, даже Заполошную с Хапом. Не спеша, яростно сшибая кнутом седые колючие головки у придо­ рожного репья, вернулся домой. Матери дома не было —ушла на кол­ хозный огород полоть капусту. Сегодня ей там Остапов подкинет еще два участка —свеклы и моркови,—поли знай! Да матери что —она дюжая! Любит работать! Зашел в избу —пах­ нет чем-то затхлым, замшелым, неуютно, тоскливо. Снова вышел на улицу: и идти стало некуда. Постоял у сеночных дверей, потоптался у угла избы, присел под окно на завалинку... Совсем не собирался спать и не помню, как уснул. Разбудила мать: — Ты чего здесь пристроился? Иди в избу, солнце напечет. Эх, меня ли пропечь солнцу... Мать, поди, думает, что я все еще маленький... Но я уже большой, свои у меня теперь заботы, свои дела и неурядицы. Солнце и впрямь печет здорово. Горит над самой головой. Долго же я спал. Мне всегда крепко спится после тяжелых потрясений. — Со свинарника меня выгнали,— чтобы сразу внести ясность в на­ ши отношения, говорю я матери, заранее приготовившись к буре. Мать не смотрит на меня. Она долго, тщательно трет грязным кон­ цом платка в уголках своих глаз, а потом с громким, дребезжащим