Сибирские огни, 1981, № 5

ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ 171 ста дней» — рукопись, которая свидетель­ ствовала о недюжинных способностях ав­ тора. Слова, найденные им, точно переда­ вали запах свежескошенной травы и шум сибирской метели, они рисовали людей так, что эти люди вставали перед читате­ лями как живые. Работа над рукописью свела меня с Ми­ хаилом Игнатьевичем. Мы встречались сперва в Новосибирске, потом неделю я провел в Фирстове, затерянном среди озер и тайги. Мы бродили с Михаилом Игнатьевичем по улицам Фирстова, по тайге, подступив­ шей к самому селу. И говорили о героях романа, об их судьбах. Порой я спраши­ вал, не может ли тот или другой персонаж поступить по-другому, не лучше ли в та­ ком-то эпизоде изменить ход событий. Михаил Игнатьевич молчал минуту-дру- гую (иной раз такая пауза казалась мне очень долгой), затем раздумчиво произно­ сил: — Нет, дед Вершина только так и мог сделать. Ведь он... И Рассказов несколькими словами на­ столько убедительно раскрывал характер старика, его взгляд на окружающее, что я понимал: да, по-другому дед Вершина по­ ступить не мог. Или: — Ведь, пожалуй, верноі Если сделать иначе, то получится интереснее, точнее.— И Рассказов объяснял, почему иной сю­ жетный ход будет уместнее. Я слушал его и поражался, до чего яв­ ственно видит он своих героев. Возникало ощущение, что минута молчания нужна ем у, чтобы побеседовать с одним из них, посоветоваться, услышать его мнение... Он знает этих людей — молодых и стариков, мужчин и женщин — до последней черточ­ ки, ему нужно лишь мысленно потолковать с ними, перекинуться словом. В разговорах этих мне открывалась ав­ торская оценка персонажей; но не менее интересны были и встречи Рассказова с живыми людьми — тут же, на улицах Ф ир­ стова. Каждому было до него дело: один говорил с ним о видах на урожай, второй просил помочь разобраться в домашних неурядицах, третьего он сам спрашивал. Он, без всякого сомнения, досконально знал своих односельчан; для них же он был авторитетным советчиком и близким человеком. Еще издали заметив строгий обелиск в центре села, я спросил: — Должно быть, это памятник воинам, не вернувшимся с фронта? — Нет,— ответил Рассказов.— Памятник погибшим стоит не тут. Это — памятник Александру Николаевичу Радищеву. Уловив мое недоумение, Рассказов по­ яснил: — Радищев дважды проезжал через Ф и р сто во— в 1791 году в илимскую ссыл­ ку и в 1797, возвращаясь из ссылки. Он даже останавливался здесь... И Рассказов заговорил о Радищеве, по памяти щедро цитируя «Путешествие из Петербурга в Москву». Потом я узнал, что памятник первому русскому революционеру был воздвигнут по инициативе (и даже по проекту) Миха­ ила Рассказова — так же, как памятник о д­ носельчанам, не вернувшимся с фронта в победном сорок пятом... А когда мы вышли к берегу Аёва — жи­ вописной реки с плесами и омутками, на которой стоит Фирстово, Рассказов произ­ нес странные слова: — «От Чауниной до Фирстовой на Аёве 21 верста, до Рыбинской на Аёве 21, оста­ новка, посельщики на Аёве 20». — Что это? — не понял я. — Запись Радищева в «Дневнике путе­ шествия из Сибири»,— ответил Рассказов и добавил: — Это запись от 28 марта 1797 года. Стало быть, Радищев был тут 170 лет назад... Рассказов произнес эти слова так, что я понял: для него история страны нераз­ рывно слита с историей его села, а он чув­ ствует себя неотъемлемой частицей Ф ир­ стова. На первых порах наших долгих, много­ часовых бесед Рассказов словно смущал­ ся, даже робел — и в то же время от не­ го исходила уверенная сила, в каждом его движении, а он был нетороплив, скво­ зили достоинство, человеческая значи­ тельность. Среди людей он не бросался в глаза, но стоило вглядеться в его лицо — и он сразу привлекал к себе. Казалось, что именно этот коренастый, основательный человек с внимательным взглядом неболь­ ших коричневых глаз скажет что-то осо­ бенно существенное, очень важное. Позже, разбираясь в своих впечатлениях, я понял, почему к нему тянулись самые разные лю­ д и — его лицо с крупными чертами выда­ вало напряженную внутреннюю жизнь, го­ товность постоянно и неутомимо впиты­ вать впечатления, вглядываться в окружа­ ющих. Михаил Игнатьевич на удивление быстро (я не раз был этому свидетелем) угадывал характер и суть каждого; эта непрестанная душевная деятельность, Из­ лучение мысли и чувства делали его по- особому привлекательным. Впрочем, мне доводилось видеть его и в минуты сдержанного гнева — он тогда становился жестким, колючим, даже ка­ кое-то холодное облако словно окружа­ ло его. Рассказчиком Михаил Игнатьевич был отменным. По какому-то поводу загово­ рил, что во время Ялтинской конферен­ ции, когда в феврале 1945 года встреча­ лись руководители стран антигитлеровского блока, он, тогда солдат, в составе своей части нес службу в Крыму. — Какие впечатления остались у вас от этого события? — вырвалось у меня, и тут же я осознал нелепость вопроса: в самом деле, какие впечатления могли быть у сол­ дата, исполняющего свои каждодневные обязанности, все поступки которого опре­ делены приказами командиров и требова­ ниями службы? Не присутствовал же, в конце концов, Рассказов на беседах уча­ стников конференции!