Сибирские огни, 1981, № 5
СХОДИТЬ НА ВОИНУ 13 колонны. Ребята, конечно, подметили, что он хоронится, и сообразили, черти, из-за чего. И тут уж они на нем отыгрались. — Товарищ лейтенант! — кричал кто-нибудь нарочно громко, ког да командиров поблизости не было.— Вроде у нас здесь американец приблудился! — Ага, союзничек занюханный! — подхватывали другие. — Да не американец он — японец! — Точно. Шпион. Его на парашюте сбросили. — Японец, японец! Вон у него и глаз узкий, и нос плюский. — Товарищ лейтенант! Разрешите, мы ему по карманам пошуру- дим. Наверняка у него в кисете динамит. Отец сам спешил вынуть кисет, пока эти жеребцы и правда в кар ман не полезли. — Закуривай, ребята, японского. С динамитом. Он не обижался на подтрунивания. Понимал: пацаны ведь. Пусть подурят. Может, и дурит кто из них последний раз в жизни. А табачок у него действительно был с «динамитом», настоящий са мосад — из домашнего запаса. ...Третий день жестоко отомстил им — и за передышку, и за беспечность. Они долго шли лесом. Где-то за его мохнатостью разгорался яр кий день, а здесь пока еще низко стоящее солнце лишь иногда полоса- тило дорогу дымными непрочными лучами. Они привыкли к зелени хвои, к сумраку, и когда лес внезапно кончился, на минуту ослепли от хлынувшей в глаза нестерпимой белизны. И тут по ним, ослепшим, полосанула длинная пулеметная очередь, сразу выщербила голову ко лонны — словно прикатился с невидимой горы и врезался в людей не видимый камень. Колонна развалилась: задние кинулись обратно в лес, передние — в стороны, под низкорослые сосенки, россыпью выбежавшие на опушку. А пулемет стриг над их головами ветки, осыпал хвоей, вдавливал в снег. Умолкал ненадолго и снова бил, настырно, бдительно. Стоило ко му-то приподнять голову, чтобы хоть с соседом переброситься: откуда, мол, он сорвался-то, с какого пупа? — как тут же шевеление это пересе калось коротким, злым тататаканьем. Отец лежал, зарывшись в снег по самые ноздри, из-под низко на двинутой каски рассматривал местность впереди. Ничего обнадежива ющего он там не видел: сплошной снежный целик до самой деревни, ни кустика, ни бугорка. Сколько они таких высоток взяли на учениях, сколько перебуровили снега! Но тогда по ним никто не стрелял. И то, бывало, задыхались, падали. А тут попробуй добеги, если он бреет по чище парикмахера. Стреляли из крайней не то баньки, не то сараюшки, полузасыпан ной снегом. «Скорее все же баня,— подумал отец.— Сарай так далеко от дома не ставят, а баню могут: где-нибудь в конце огорода, поближе к речке...» На этом месте отец заволновался. Подумал нечаянно: «Побли же к речке» 1— и заволновался. Померещилось ему вдруг, что это его родная деревня, перенесенная за тыщи верст из Сибири. Вот так же лес обрывался там перед самой'поскотиной и открывалась на взгорке деревня. Их дом стоял крайним, а еще ближе к лесу и левее до ма — баня р огороде, в самом конце его. От бани пологий спуск вел к речке, шагов полета было до берега. Ближе баню ставить поопасались: речка весной широко разливалась, вода подступала к самым дверям. Отец, щуря слезящиеся глаза, стал всматриваться. Есть спуск, пока залось ему, вроде намечается. Речка не речка, но, может, хоть
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2