Сибирские огни, 1981, № 4

82 МИ ХАИ Л Ш А Н Г И Н вает и наплывает тихий, однотонный звук, напоминающий вой зимней вьюги в трубе или нудный плач голодного ребенка. Я повернулся левым ухом (оно у меня лучше слышит) к наруж­ ным дверям —завывает, наставил ухо на окно —тот же вой, повернул­ ся к стене —плач потише. Заинтересовался. Потихоньку вышел из запарочной —никого. Заглянул за угол —у стены под окном Лизка сидит и вяжет носок, молчит. Кто же выл или плакал? Уже собрался посмотреть за другой угол, как Лизка, не замечая меня, отрывает глаза от вязанья и, устремив тоскующий взгляд в мутный полог неба, тихим, заунывным голосом, почти не шевеля губами, вновь заводит свою песню-жалобу: Рано меня маменька замуж отдала... Голос тоскливый, песня жалобная н вид у Лизки печальный, а ме­ ня смех разбирает. По моим понятиям, Лизка старая-престарая, никто ее замуж уже не возьмет, и никогда не была она замужем, за Гришу Сомова и то не успела выйти... — Врешь ты все про замуж,—говорю я Лизке. — Эть, сатана!»—Лизка подскакивает и краснеет.—Докуль ты меня пужать будешь?! Она сердито подбирает откатившийся колобок ниток и уходит в свинарник. Совсем зря выскочил со своим глупым языком,—больше Лизкиного пения я никогда не слышал. Ходить на обед домой перестал, приучился пить «поросячье» моло­ ко. Физка наливала мне его в расколотую, туго стянутую шпагатиной, глиняную кружку, и мы втроем нахрустывали горячие печенки, запи­ вая их свежим молоком, да еще с душистым Дуниным хлебом. Остапов все же вписал меня в ведомость, и теперь я каждый день получал свою двестиграммовую пайку. Все рабочие получали по пятьсот граммов, а мне Остапов сказал: «С тебя и этого позаглаза... Не с Поляком же сравнять». Сперва я приносил паек домой, чтобы поделиться с матерью. Но мать ворчала на меня: «Чем делиться-то... кот наш больше наложит. Ешь сам. За день-то накрутишься. Ишь стал —чисто щепка». Я стал съедать свой хлеб на свинарнике с печенками и молоком, сильные поросята молоко не пили и каждый день по очереди сдыхали. Мы с Физкой складывали их в старую деревянную кадушку, которая стояла у северной стороны свинарника, и плотно закрывали ее сколо­ ченной из досок крышкой. Когда приходил Остапов считать свиней, он сперва всегда пытался сам сосчитать на дне кадушки и дохлых поро­ сят, но долго не выдерживал, и, побагровев от насильственно сдержи­ ваемого дыхания, хватал, наконец, полную грудь зловонного воздуха, захлебывался им, и, ругаясь и отплевываясь, отбегал в сторону, волоча рукой костыль. Мы с Физкой, еле сдерживаясь, фыркали в ладошки а взглянув друг на друга, не выдерживали, падали в траву и катались по ней, захлебываясь от хохота. Остапов сердился на нас и приказывал мне пересчитать дохлых поросят. Я, стараясь поменьше дышать, переворачивал их палкой в кадуш­ ек и сдавленно говорил: у — Пять штук тут, дядя Митя. Ты выкинь их оттуда. Я сам посчитаю. Такое дело и мне было Не под силу. Іогда к кадушке подходила Физка и выбрасывала голой рукой поросят под ноги Остапову. Остапов отскакивал и ругался- п Но ты>шельма! Чего расфурялась! Клади'их возле кадки Поросята не только издавали зловоние, но имели и отвратитель­ ный вид: синюшная кожа расползалась от каждого прикосновения? и