Сибирские огни, 1981, № 4
80 МИХАИЛ ШАНГИН сел у чана за тень, прислонился спиной к его прохладному боку и уто нул в глубокий сладкий сон. Проснулся от громкого разговора по ту сторону чана. — Смылся твой огурчик,—сухой Лизкин голос. — Подойдет еще,—неуверенно возражает Физка. — Видать сову по полету,—стоит на своем Лизка.—Я его сразу раскусила: шалапутный парнишка. — Чем он шалапутный? — Остроглазый очень. И матерится во всю мать. — Все они теперь матерятся. — Все и бегут отсюда. Баба Клава говорила, что больше двух дней ни один не держится. У меня горят уши. Не могу вспомнить, когда матерился. Или врет Лизка, или где-то, под -горячую руку, действительно запустил матом. Надо сладить за своим боталом... — Не сбежал еще,—говорю я, выходя из-за чана. — Эть, сатана! —подскакивает Лизка.—Испужал вить! Физка хохочет. Очень довольна. Не зря меня защищала —не подвел. Время к вечеру. Долго же я спал. Стараюсь загладить свою вину: бегаю по свинарнику, сам откры ваю клетки, направляю стадо на знакомую поляну. Некоторый опыт уже есть: кричу, свищу, щелкаю хлыстом —свиньи больше боятся шума, чем ударов моего кнута. Пасу до вечера без особых происшествий и неприятностей, если не считать, что конюх Михаил Ефимович сделал мне строгое внушение и пообещал усоборовать меня плеткой, если еще раз подпущу к жереб цам Грязнулю. Вечером загнали свиней на место тем же манером: Физка застуча ла в пустое ведро, и все стадо бешено устремилось в свинарник к кор мушкам. Загнав свиней, я сразу же пошел домой. А свинарки еще долго бу дут работать: заправлять на ночь котел картошкой (мать ночью будет следить за топкой, чтобы к рассвету картошка не только упрела, но и ус пела остыть), напилят и наколят на утро дров, приберутся в запароч ной и уйдут домой в потемках, когда сменит их ночной сторож — моя мать. Дома я вяло поел и сразу лег спать. Но долго не мог заснуть. Слы шал, как мать загоняла Красулю, гремела ведрами в сенях, шебаршила и скрипела половицами в кути, стараясь ходить на цыпочках, и вскоре ушла на сторожение, а я все лежал на кровати с полузакрытыми глаза ми; до лихоты ломило в висках, в глазах мельтешили свиньи, в ушах стоял их немолчный визг, и сон, пришедший ко мне только под утро, был беспокойным и кошмарным. Утром мать будила ласково: — Мишенька, вставай. Вставай, сынок. На работу пора. Попей, вот, молочка —парного, неснятого. По голосу матери нетрудно было догадаться, что свинарки отозва лись обо мне положительно... Второй день был похож на первый: такой же хлопотливый, с дур ным и хорошим настроением попеременно. Опять поругался с Остапо вым. Он снова не вписал меня в ведомость. И мы злили друг друга, пока взъяренный Остапов не запустил в меня костылем, а потом еще и гиреи. На мое счастье оба раза промазал. Я в ответ заявил, что теперь-то все! Пусть сам пасет своих вонючек! Но Остапов пригрозил вздрючить меня за угробленных лошадей, и я опять сдался.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2