Сибирские огни, 1981, № 4

42 МИХАИЛ ШАНГИН ным угощением так и остались в лесу на радость вездесущим сорокам. Петра с тех пор стали побаиваться, во всяком случае, в глаза больше подшучивать не рисковали. Мне с Петром делить нечего, разве только попросить куревом по­ делиться. Пока собирался это сделать, он предложил сам: — Закуривай, Ваньчша. Вижу, что слюнки глотаешь. И подал мне кисет с хорошим турецким табаком. А сам устремил взгляд маленьких серых глаз куда-то вдаль и задумчиво, с большой грустью проговорил: — Плохие дела, Ваньчша. Немец прет и прет... — Наши все равно победят. — Победят. Это верно. Только уж туго нам приходится. А дальше еще тяжче будет,—он помолчал, несколько раз затянулся едким дымом, продолжил: —Слышал я стороной, что Левкина наметила после посев­ ной сдать меня в трудармию. Я глупо спросил: — Не хочется идти, да? Петро посмотрел на меня, усмехнулся: — И как это ты угадал?.. Да не в хотении, Ваньчша, дело. Умру я там... — С чего эго умрете? —удивился я.—На фронте — другое дело. Там стреляют, могут запросто убить... А в трудармии что — работай, и все, как у нас в колхозе. Даже лучше — у нас паек не всем дают. — Глупый ты, малец,—покачал головой Петро,— посмотри, какой я здоровенный. Мне нужно пять таких паек, какие дают в трудармии. — Здесь же вы один паек получаете, и хватает. — Пайком я этим только закусываю,—вздохнул Петро,— а ем до­ ма. Мне, чтобы мало-мальски наесться,, нужен добжий чугун картошки и кринку простокиши. Вот так, Ваньчша. Ты маленький, тебе легче. Мне и вправду было легко. Если и встречались трудности, как сего­ дня, то стоило прилечь на мягкую землю, раскинуть в стороны руки-но­ ги, расслабить тело, и легкая, приятная истома охватывала все тело.. Какие тут трудности-невзгоды, если на душе так радостно и весело, а вокруг родной и ласковый мир: зеленая травка, голубое небо и горячее солнышко. И глаза мои видят все в радужном свете, стараясь не заме­ чать разлитого вокруг горя, которое тревожно, как ласточка в запертом сарае, мечется в запавших глазах моих старших односельчан, отпечата­ лось сине-зеленой печатью голода на их лицах, грозит лохмотьями из латаной и перелатаной одежды. Умом я понимал, что навалилось на наш народ, на нашу страну ог­ ромное несчастье, но еще не полностью сформированные, незрелые чув­ ства мои не могли и не хотели впитывать в себя тревоги и боли жизни. Немного позже придет и это — боль сердца — самая тягостная боль. Петро — пожилой человек, его истерзанные жизнью нервы на пределе, и сердце-вещун не дает покоя. К осени должны забрать в армию Тольшу. Не вернется и он,— пророчит Петро своему приемному сыну. Я был здорово сердит на его Тольку. Он был заядлый голубятник. Мне тоже хотелось развести голубей. Месяца два назад я выпросил у матери десятку и купил у Тольки пару голубей. Подсунул он мне стари­ ков дикарей. Таких к новому месту никогда не привадишь, держи,хоть сто лет. Купленные голуби несколько раз улетали от меня, и Толька каждый раз брал за них выкуп, так что в конце концов я был вынужден отказаться от этих голубей. Хотел пожаловаться Петру на его приемно­ го сына, но раздумал: ни к чему все это. Мы долго лежали молча, пока Петро не спросил: