Сибирские огни, 1981, № 4

24 МИХАИЛ ШАНГИН Я взял лошадей в повод, завел Бобрика в борозду, дернул обоих за уздцы. Лошади оказались поводливыми —легко тронулись за мной. И все-таки Тевриз через несколько шагов вытолкнул Бобрика из бо­ розды. — Стой! — голос Ольги хриплый, сдавленный от раздражения. Она упрела. Лицо в земле, губы дрожат. — И где тебя Цунай откопал на мое горе?! Ни черта, вижу, у нас с тобой не получится. Придется возвращаться на табор. — Может, верхом попробовать? Ольга немного колеблется, морща лоб, и соглашается: — Садись,—и она подсадила меня на Бобрика. Бобрик послушно идет бороздой. Но Тевриз своим боком все теснее прижимается к Бобрику, до боли сдавливая мою ногу, пока снова не выжал его на пахоту. Я остановил лошадей. С трудом вытащил зажа­ тую между их боков ногу, слез на землю и, прохромав немного в сторону, опустился на пахоту. Не от боли в ноге, а от обиды, что я оказался ни­ куда не годным, что приходится возвращаться с позором в бригаду, что вся моя радость оказалась напрасной, к горлу подкатил тугой комок. Я судорожно старался проглотить его, а он все сильнее и сильнее сдав­ ливал мое горло и, наконец, не справившись с удушливым, вязким ко­ мом, я захлебнулся в горьком плаче. — О, господи! — не выдержала и Ольга, и, сцепив побелевшими пальцами руки, опустилась, плача, .рядом со мной. Молчит жесткое солнце, вперив свой жгучий глаз в землю, молчит грязно-фиолетовое, дрожащее в каком-то злобном напряжении небо, лишь ноет, тянет свою тягучую, нудную песню колючий ветер. Подошел Букин. — Как делы? — Никак. — Разревелись... — Тебе-то что?! Мотай отсюда. —■Ты не ерепенься. У вас лошади неправильно запряжены. Тевриз приучен ходить справа, бороздой. Вот он и выталкивает Бобрика со своего места. Перепрягите лошадей, и дело пойдет. Все еще хлюпая носом, отстегнул я постромки от вальков, поменял лошадей местами. — Ну, поехали, что ли? Ольга утерлась концом йлатка, пригладила волосы, перевязалась, с неохотой взялась за плуг. —• Но-о! Стервы... Ругаться я умел смачно, по-мужичьи. Но Ольги стеснялся. Погоняя лошадей, то и цело приходилось прикусывать язык, чтобы не вылетело нехорошее слово. — Но, но-о! Дружно! Ух, вы!.. Кони пошли ровно, споро. Я расслабил вожжи, помахал над голо­ вой кнутиком. Тевриз, пружиня мускулы, навалившись грудью на хомут, ступал в дно борозды — ни шага в сторону,— как пришитый. Бобрик тянул ря­ дом, не мешая Тевризу. Кони шли, как песню пели, ноздря в ноздрю. Они лучше меня знали свое дело. На душе у меня повеселело, а после слез даже что-то обмылось изнутри, просветлело. Не осязаемый до этого терпкий зайах парной земли приятно ударил в ноздри. Я ощутил, как по оголенным рукам, шее, обнаженной голове бархатными лучами гладило теплое солнышко, успевшее далеко убежать от горизонта. Дрожало в мягком мареве голубое, чистое небо, тихий ветерок, как ласковый ще­ нок, лизал чуть холодноватым языком голые икры, бился легким воро