Сибирские огни, 1981, № 4

184 ВИТАЛИИ КОРЖЕВ свое творчество говорил сам поэт: «Мая­ ковский обращался ко мне со страниц «всех ста томов своих партийных книжек» не только как к читателю, но и как к начина­ ющему поэту». Поэтика Маяковского ощу­ тима в целом ряде стихов и в лирическом репортаже И. Ветлугина: Побольше романов, побольше стихов, где были б рабочие будни воспетыі.. И вот на завод уникальных станков вступают прозаики и поэты. ...Громады какие! Во все глаза на заводские глядим корпуса и т. д. Еще в начале своего творческого пути, накануне войны, молодой поэт задавал се­ бе вопрос: Что возьму я в путь далекий? С чем пойду дорогой новой? — С барабаном тугобоким или с дудочной ольховой? — и приходил к выводу, что «оба инструмента по-своему хороши... однако долгое время «барабану» оказывал явное предпоч­ тение. Этому, конечно, в какой-то мере способствовали и требования, предъявляе­ мые к поэзии в те годы». Много позднее И. Ветлугин признавался, что его все больше «тянет не к «барабану» и не к «дудочке ольховой», а к неторопли­ вому, откровенно-доверительному разгово­ ру с собеседником, которого я представ­ ляю себе не каким-то безликим ^любите­ лем поэзии», а человеком, знающим цену хлебу и радостной детской улыбке» («Пи­ сатели о себе»). Такой разговор поэта с читателем состо­ ялся. Начатый в середине 60-х годов боль­ шим циклом стихов «Наедине с собой», разговор этот был продолжен в книгах «Бессонница» (1971), «Позднее свидание» (1977) и в новом сборнике «Долг». Уже не преходящая злоба дня, но обостренное чувство времени, совмещающее заботы и задачи дня быстротекущего с памятью о минувшем и открывающейся исторической ^ перспективой, драматизм эпохи и мира движут теперь мыслью и чувством поэта. Ушли в прошлое времена, когда «всеобя­ зательный» и «беспременный» оптимизм поэтического жизнеощущения считался чуть ли не эталоном гражданской лояльности, а в поэзии нередко объявлялись «упадочни­ ческими» не только стихи о драматических, а порой и трагических жизненных проти­ воречиях и коллизиях, но и самое право человека на грусть даже ставилось под серьезное сомнение. Тем самым духовный, мир лирического героя представлялся чи­ тателю упрощенным и обедненным. На по­ добные явления поэзия И. Ветлугина про­ реагировала очень непосредственно: И если вдруг, нежданна и светла, вплетется в чувства легкой грусти нить, не надо громыхать в колокола. Позвольте человеку погрустить! («Грустное»). Порою естественное желание человека побыть «наедине с собой» еще может быть превратно истолковано как крамольный «отрыв от коллектива» и т. п. Герой И. Вет­ лугина справедливо замечает по этому по­ воду, что, замыкаясь в себе, он остается «с памятью наедине», «с совестью наеди­ не»; и то, чем обычно бывает заполнена его жизнь — «страдаю, радуюсь, смеюсь, тружусь, вступаю в бой», — в такие мо­ менты необходимого душевного затворни­ чества как бы заново переживается и — осмысливается, чтобы завтра повториться с новой силой и энергией. А коллектив, жизнь, что ж, «он рядом — мир, не в стороне, и все, что в мире есть,— во мне» («Наеди­ не с собой»). Итак, микро-и макромир... Как проник­ нуть во внутренний, потаенный, «малый сей» мир души человека, чтобы по нему и через него судить и об окружающем нас, боль­ шом и сложном мире? Над этим бьется пыт­ ливая мысль писателя. Вот, рассуждает он, к примеру, «есть зона вечной мерзлоты»; нам важны прежде всего ее богатые недра, чтобы заставить их «служить народу»,— об этом знает «любой школяр». Все так. Но зона мерзлоты ведь есть и в душах, где до срока, как под снегами, спят глубоко запасы сил и красоты. Человек же часто и сам «знать не знает свои глубинные пласты». Как к ним про­ биться и — нужно ли? Вопрос: а вдруг они пусты?.. Так что ж, и в кладовых природы пустой достаточно породы. Везде. И в зоне мерзлоты. Но в зоне вечной мерзлоты, где нелегко до недр добраться, едва ль нашли бы мы богатства, когда б боялись пустоты. («Есть зона вечной мерзлоты...»). Это стихотворение характерно для идей­ но-стилевых исканий поэта в 70-е годы. Его задача — художественно - психологическое постижение сложности и глубины духовно­ го мира самого человека, его бытия (или: бытия и в нем — человека). При этом ав­ тор не прибегает к сложности внешней ма­ неры поэтического письма (стиль, поэтика) и не демонстрирует усложненности своего художнического подхода к познанию мира и человека (взгляд писателя). Темы лирико-философских медитаций по­ эта весьма разнообразны: он размышляет о любви, дружбе и товариществе, о нрав­ ственности и долге человека, его совести и личной ответственности за содеянное и т. д. И примечательно, что именно здесь достигается искомый синтез, слияние ли­ рической дневниковости, доверительности, душевной открытости и пафоса высокой публицистичности, личного отношения к те­ ме и ее широкого общественного звучания. Лирический герой И. Ветлугина — натура беспокойная, ищущая, нередко мятущаяся, кровно связанная с современным тревож-