Сибирские огни, 1981, № 4

С НЕБА ЗВЕЗДОЧКА УПАЛА 15 — Налетай, подешевело, ектвашу!!! Тачанка срывалась с места и вихрем неслась по улице деревни, вы­ летала за околицу и по Мужичьей дороге бешено мчалась до самого леса. Кони дико всхрапывали, покрывались пеной, а тачанка шла, пока­ чиваясь на рессорах, как на волнах: мягко, бесшумно, только сочно клацали ступицы колес на густо смазанных дегтем осях... Но сегодня Михаил Ефимович был явно не в духе. Мы понимали, что пришли не вовремя, но уходить не хотелось. Михаил Ефимович, де­ лая вид, что не замечает нас, кряхтя и приматериваясь, долго скреб совковой лопатой деревянный настил в клетках у жеребцов, затем столь же долго скреб их самих ржавой скребницей. Мы стояли в дверях конюшни, следили за каждым его движением и, в конце концов, види­ мо, изрядно ему надоели. Михаил Ефимович бросил в угол скребницу, вышел из клетки и, коварно улыбаясь, предложил мне: — Хочешь прокатиться на Дуське? Дуська —лошадь бригадная, и как она оказалась у коновязи, я не знаю — была старая, чалой масти, кусучая и брыкучая. В то время я этого не знал и охотно согласился. Михаил Ефимович, не отвязывая Дуську от коновязи, одной рукой забросил меня к ней на хребет, а дру­ гой сунул под хвост лошади ветку репейника. Дуська хищно прижала уши, зло взвизгнула и высоко подбросила задом. От первого же под­ скока я, как мячик, отскочил от Дуськиной спины, перелетел через ее голову и, каким-то чудом не ударившись о толстое бревно коновязи, шлепнулся в грязь, перемешанную с конским навозом. Ушибся я не больно. Но оттерев рукавом лицо, с ужасом увидел, что моя белая ру­ башка насквозь пропиталась ядовитым навозным соком. Настроение у Михаила Ефимовича улучшилось, и он, довольно похихикивая, на-* блюдал теперь за нами, как мы, пытаясь спасти рубашку, усердно отти­ рали навоз зелеными листьями репейника, и чем усерднее терли ее, тем более зловещий, грязно-зеленый цвет принимала она. Рубашка, по тем временам, вещь ценная, да и строгий наказ матери — не испачкать ее — как грозовой заряд висел над головой, и одна только мысль, какой за такую провинность последует раскат грома, приводила меня в ужас. Самое несправедливое было то, что дяжесть наказания не соизмерялась с тяжестью проступка, а целиком зависела от настроения матери. Мне и сейчас не до конца понятна какая-то неестественная вспыльчивость матери, беспричинная злобливость, которую она вымещала на моих не­ окрепших еще боках. Здесь, я думаю, была во многом виновата ее тя­ желая, неустроенная жизнь... В Лосево мы переехали из другой деревни, схоронив там самого дорогого для нас человека,— моего отца. Смерть его очень сильно по­ трясла мать, надорвала в ней какую-то внутреннюю душевную силу, способную подавлять, сдерживать, умерять, быть может, внезапный гнев, раздражительность, вспыльчивость... В чужой деревне встретили нас неприветливо. Мне было много легче, чем матери, освоиться на новом месте, прижиться, хотя и для меня это явилось тяжелым испытанием. В первый день мальчишки, окружив меня на улице, с криками «Чур на новенького», начали пры­ гать мне на закорки, заставляя катать их на себе. Когда я заупрямился, они стали дружно забрасывать меня «лепешками» и «куличами», за­ мешивая их из дорожной пыли на собственной водичке. После нескольких драк, в которых, естественно, доставалось боль­ ше мне, на второй или третий день я был признан своим и принят. Взрослые не столь непосредственны как дети, они не будут открыто провозглашать: «Чур на новенького» — и не станут -забрасывать чужа­ ка грязью, но у них есть много других более изощренных способов дать понять новенькому, что находится он на самой низшей ступени в их об