Сибирские огни, 1981, № 4

АЛТАЙ ШАГАЙ И круглые прекрасные их лица не уставали радостью светиться. Глядели друг на друга. О минувшем, о будущем друг с другом говорили. Албат Мэргэн сказал: «О, Торгон Хан, пора, однако, исполнять условье. Пора отдать мне в жены дочь, однако. Пора, однако, в путь ее собрать...» У Торгон Хана навернулись слезы: «Ты прав. Бери! Широкая тропинка — уж не тропа, а целая дорога. Сражался славно, благородно жил — Нойра Йогон давно ты заслужил». И заплела невеста тридцать кос, и обрела небесное обличье: от белоснежной шеи шло сиянье, стан, словно камышинка, изгибался, лицо светилось радостью и светом на восемь южных солнечных сторон, на восемь темных северных сторон. Пришла и села на высоком месте с Албат Мэргэном рядом, как подруга, как равная ему по красоте, как будущая верная жена, любви и тихой мудрости полна. Покинувши застолье во дворце, окинувши хозяйским точным глазом стада и табуны, сам Торгон Хан ' нашел и отловил молодоженам коня своею собственной рукой. То был сереброспинный жеребец неповторимой звездно-пестрой масти — тот самый, что когда-то был украден, но вызволен из каменного плена могучею рукой Албат Мэргэна. • Сам Торгон Хан оседлывал коня, сам Торгон Хан зауздывал его. Набрасывал потник с каймой шелковой, натягивал серебряные шлейки и замшевые мягкие подпруги серебряными пряжками крепил. И конь стоял, весь в кисточках, весь в бляшках, сверкая сбруей, изгибаясь станом, собою и хозяином гордясь и сам, как месяц молодой, светясь. Албат Мэргэн с женой Нойра Ногон наряд походный на себя надели и попрощались чинно с Торгон Ханом. Поводья натянули. Поскакали по мирной, позабывшей брань земле. Как вольный вихрь по-над землей летели, как белки меднохвостые в прыжке над сумрачной тайгою распластались. И с быстрым ветром спорили успешно, а медленный спокойно обгоняли. ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, повествующая о том, как установил­ ся мир на Земле На выгонах Алтай Шагая скот, на выпасах Алтай Шагая кони паслись привольно. Не было числа стадам и табунам. Албат Мэргэн, когда вступил в отцовские владенья, то ворота из черного гранита толкнул ногой — и стражника свалил, огРаДУ же из красного гранита толкнул — и караульщика свалил. Подъехали они с Нойра Ногон к серебряно-узорной коновязи близ черного бездонного колодца. Там лошадей своих Албат Мэргэн хозяйски привязал и расседлал: «Вот, наконец, и дома мы»,— сказал. Взошли они степенно на крыльцо, вошли они в гранитные покои. Там встретили их люди дорогие: Алтай Шагай, а с ним Толи Ногон, Нохойн Шара, а с ним два старших дяди: один из них Хара, другой Саган — злой старикан и добрый старикан. И пир начался. Первый мирный пир! Весь мир такому пиру удивлялся. Здесь были все плоды земли степной, здесь были все плоды земли таежной: несметные различнейшие яства — молочные, мучные и мясные, бессчетные различные напитки — из молока, из ягод и зерна. И люди, породненные судьбою, впервые за столом объединились. С печалью о минувшем вспоминали, с надеждою о будущем мечтали. И встал из-за стола Албат Мэргэн, и отвязал двух боевых коней: отцовского большого, голубого, что на суставах письмена носил, и своего, поменьше, звездно-пестрой редчайшей масти, что ему в подарок сам Торгон Хан недавно преподнес. И, отвязав коней от коновязи, он отпустил их в мирное раздолье — в тайгу, к сереброспинным оленухам.