Сибирские огни, 1981, № 3

64 ТАТЬЯНА НАБАТНИКОВА Она приносит на работу очередной номер «Иностранной литерату ры» и со стоном зависти читает мне избранные места. Сесть в желтый «ситроен», поехать в аэропорт, оставив троих детей на приходящую при слугу, слетать в Вашингтон на тайное свидание и к вечеру вернуться до мой, как будто из супермаркета: «Дорогой, сегодня мы поужинаем дома: я купила холодную курицу». Мы с Зиной всегда остаемся на наши дискотеки. Мы с ней младшие научные сотрудники. Вечные младшие научные сотрудники. Націй мужья хорошо зарабатывают, и карьера —их дело, считает Зина. А вообще никак не считаю, мне все равно. «Бони М» взвинчивает накал до предела. Народ ослеп от ярости тан ца. Потом мы рассыпаемся за столики, утираем пот. К нашему столу подсаживается Рудаков, начальник катодного отдела. Он со своим чай ником. Рудаков сливает из наших чашек остатки в пустой стакан и нали вает нам темной жидкости. Мы выпиваем. Это коньяк. «Ого», — с восхи щением говорит Зина. Восхищение немного преувеличено, но так надо: у них с Рудаковым начинается роман, поэтому все приятное преувеличи вается. Это как магнит под железными опилками: все лучшее в одну сторону, к новому другу, а все неприятное — в другую сторону, к мужу Потом она уйдет от мужа к новому другу, поляризация от жизни и вре мени рассеется, и установится скучное семейное равновесие плохого и хо рошего. То же, что и раньше. И опять чего-то будет не хватать... Мне-то чего не хватает, я знаю: заплакать, как в детстве, ни от чего, Но этого уже не будет, разучилась. А другое меня не устроит. Зина с Рудаковым идут танцевать. Я пляшу с Глуховым и преда тельски слежу за своей подругой. Она вскидывает руки, трясет распу щенными волосами и изображает самозабвение в танце. Рудаков изо бражает восхищение. И они ведь доведут этот театр до конца, просто и: самолюбия, раз уж начали. Я подло наблюдаю ради удовольствия пре восходства. Наблюдатель всегда в превосходстве над действующим лицом. Глухов танцует со мной заинтересованно, но я-то никому не достав лю удовольствия превосходства над собой, поэтому уже к середине тан ца интерес Глухова пропадает. Но музыка все наращивает свой безвыходный призыв. Проклятые Сирены. Так пропал мой отец. Он думал, что его ждет бог знает что не обыкновенное от всех этих танцев и музыки. Но я, как Одиссей, знак этому обману цену. Я привязала себя к мачте. Мы возвращаемся к столику, оглушенные громом музыки. Пошли к себе в отдел,—предлагает мне Зина.—Поставим чай, отдохнем в тишине. Владимир Васильевич просил чаю в тишине. Мы поднимаемся на свой третий этаж. В нашей комяате за шкафом стоит стол. Там мы обыкновенно пьем чай. Зина включает чайник, расставляю чашки. А приятный человек Владимир Васильевич, правда? —непосред ственно говорит Зина, но, спохватившись, суровеет: видимо, она хочет выдать мне свой роман с ним за служебную дружбу. Она заглаживает оплошность, переводя мое внимание на свою материнскую озабочен­ ность: Ну, как твоя Ленка? Мой Игорь совершенно меня довел — не хочет учиться. Правильно делает, думаю я. У него сейчас глаза и уши каких уже потом не будет. Ему слушать кругом, смотреть во все глаза’и думать, а тут учебники. Если взять жизнь человека, всю целиком, и высушить, вы­ парить воду пустых дней, то останется сухое вещество жизни. И этим сухим тяжелым веществом жизни окажется детство И больше почти ничего.