Сибирские огни, 1981, № 3

56 ТАТЬЯНА НАБАТНИКОВА С Артуром меня связывала одна горькая тайная беда, и он перено­ сил ее с гордым ожесточением, а я — с трусливым и притворным незна­ нием. Я чувствовала, что его грубость учительнице как-то зависела ог этой беды, и было бы честнее мне стоять сейчас рядом с ним, а не вос­ седать против него за зеленым сукном. Как ты посмел, сурово наступали на него. А ты знаешь, что за это полагается? Какие будут предложения? Мне стало совестно перед ним, как будто он заслонил меня собой от удара. Я кашлянула и робко сказала, отнимая у коллектива едино­ гласие: «Но ведь не просто же так — взял и оскорбил. Наверное, была причина?» — Не может быть причины для оскорбления учительницы, Парино­ ва! — осадила меня пионервожатая. Артур взглянул на меня со сдержанной благодарностью одинокого, и я увидела, что он такой же беспомощный, как и я, хоть и гордый, и он так же боится, и мать его, наверное, бьет ремнем. И еще он ненадолго задержал на мне взгляд, чтобы проверить, знаю ли я. Знаю ли я, заступаясь за него, что мой пьяный отец иногда спит с его пьяной матерью в их единственной комнате за занавеской, в двух ша­ гах от него. Я опоздала на секунду отвернуться от его взгляда, и за эту секунду между нами возникло печальное соратничество не имеющих вы­ бора детей. Он скоро ушел из школы в люди, и слава богу, потому что, встречая его, я со стыдом вспоминала, чья дочь я сама, а я не хотела об этом помнить. Я рвалась в свое прекрасное будущее. Верховой из Надиного класса поступил в Московский университет, и им гордилась школа. Его ставили в пример, и я уже знала, чего надо добиваться. Не было никого, кто сказал бы наоборот. А Надя после школы работала на ферме — вот уж это было в сто­ роне от моей дороги, и Надя для меня пропала, как все ненужное, что не стоило внимания. Мне некогда было отвлекаться от главного. Я жила, как в поезде, отвернувшись от окон, в нетерпеливом ожида­ нии конечной станции. Все лето после четвертого класса шли дожди. Мать с отцом ругалисі из-за того, что преет сено в валках, и, чтобы не слышать их, я уходила и: дома за промокшую калитку, на сырую поляну. Я сидела на бревнах своего дома. Застрявшие на крыше капли падали с печальным звуком и я смотрела, как этот одинокий шар со мною и бревнами закатываете; в сумерки, тонет и теряется в темноте. И некому пожаловаться... От тем ноты хотелось плакать, как плачут помешанные и младенцы, близко чув ствуя не видимую остальным опасность; я пряталась в дом, в свет, и пи­ сала в комнате тайный дневник, ища разгадку непонятной жизни Я на чала подозревать: что-то главное от меня ускользает. На кухне отец говорил матери: «Пришей-ка, мать, пуговицу на ру каве». Мать равнодушно отвечала: «Иди к Бремихе, пусть пришьет» С притворным и трусливым негодованием отец восклицал: «Ну когда те бе, мать, наконец, надоест выдумывать всякую чепуху*»_на что маті с привычным безучастием молчала и, наверное, пришивала эту пуго вицу. ■' * т е житьПяС«Лж ™ ° Т Ь Це* ° е ЛеТ0 Не ВИДеТЬ еГ0- Так невозможно боль ше жить, а я живу. Знать бы мне: да или нет — и легче бы стало от яс ности. Я как в камере сижу и не знаю приговора, уж лучше бы сказалі