Сибирские огни, 1981, № 3

РАССКАЗЫ 65 Воскресенье было худшим днем недели: без Толи. В новом доме не стало лучше, чем в саманном. Мать много ела и скаредничала, навер­ стывая недостаток радости. Она все проиграла и стала равнодушной, как дряхлые старики, уставшие любить и хотеть. Отец был извивчив и скользок, как уж, и худел от постоянной лжи и притворства. А у меня было: завтра понедельник, и снова — одна на двоих парта, тесная, по-семейному отдельная, наша. Мы совсем не разговаривали. Ес­ ли я отваживалась сказать что-нибудь, он только застенчиво улыбался, как бы извиняясь, что не знает, что отвечать и зачем говорить. Я расставляла локти пошире, чтобы коснуться его руки. Иногда он машинально отодвигался, чтобы дать мне место, а иногда не замечал, и тогда я переставала слышать и видеть Лидию Васильевну, все внима­ ние к миру собрав в своем правом локте, которым чувствовала его тепло. Я опускала глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и Лидия Васильевна окликала меня: «Ева Паринова!» Мне становилось стыдно, как будто она могла разоблачить мой локоть. Я записалась в школьный хор, чтобы слушать, как он играет там на баяне, и смотреть на него. Я в этом хоре просто раскрывала рот без звука, чтобы лучше слышать баян. Певцом оказался Павлуха Каждан. Наша учительница пения слу­ шала его с дрожащими руками: волновалась. Его поющий голос бил, как струя, упруго, с большим запасом силы. Павлуха согласился на смотре ху­ дожественной самодеятельности запевать в хоре. Он пел бескрайним сво­ им, некончающимся голосом: «Орленок, орленок, взлети выше солнца и степи с высот огляди» — и бережно слушал, как хор вторил ему:'«Навеки умолкли веселые хлопцы, в живых я остался один». Но после смотра больше не пришел в хор и только усмехался на восторг учительницы пения, которая обещала ему великое будущее. Я с назиданием отличницы сказала ему, что зря он не хочет петь: так плохо учится, что никуда не примут, а то бы все-таки хоть пел, раз­ вивал голос. Он ответил, что его уже приняли, когда он родился. — Ну и будешь пастухом,— пугала я его. — Буду пастухом,—строго соглашался он. У него были жестко глядящие из глубины глаза, он смеялся, гово­ рил и двигался, не оглядываясь. Если я подолгу смотрела на него, по­ являлось странное удивление: он был настоящий. Но на каждом уроке увесистое мнение учителей совсем по-другому расставляло знаки сим­ патий, как будто красными чернилами исправляя мои ошибки, и я с со­ мнением, но подчинялась форме сосуда, в котором меня выращивали для будущей жизни. Павлуху однажды поставили перед всей школьной ли­ нейкой. У него нашли «поджиг». Как эти мальчишки умеют стоять под позором всей школы. Он стоял, и хоть бы что. Я бы провалилась. Я старалась вести себя без риска, с большим запасом благонадежности. Меня удобно было назначать во.всякие советы (я преданно подни­ мала руку вверх, где надо учителям, лишь бы не оказаться с ними в опасном противоречии), и меня неизменно назначали. Однажды на совет дружины привели Артура Брема, пятиклассника. Он, сказали, ужасно нагрубил учительнице. За длинным зеленоверхим столом пионерской комнаты сидели мы, девять пионеров-отличников, обладатели самой правильной истины, и с верховным осуждением смот­ рели на него, а он стоял перед нами, отвернув глаза, чтобы не видеть вплотную наших лиц и не рассмеяться от презрения. — Стыдно? — с удовлетворением сказала пионервожатая, и он еще ниже опустил голову.