Сибирские огни, 1981, № 3

48 ТАТЬЯНА НАБАТНИКОВА Из кимнаты вий­ шла матэ, из кимнаты, выйшла матэ, давай Васыля пытаты. Шо ж ты сыдышь та й думаешь, шо ж ты сыдышь та й думаешь, чого нэ пьешь, не гуляешь?.. И я насилу переносила это пение, с мокрым дрожащим горлом, и все силилась догадаться о чем-то нечаянно промелькнувшем, как будто разглядеть что-то в сумерках или во сне — и никак. Отец мой вдруг встал и вышел из комнаты за дверь. Мать с ревни­ вой ненавистью проводила его взглядом. А у меня все-таки просочились слезы. Есть что-то одно в любви, в музыке и в книгах — совершенно оди­ наковое — я узнаю его по тому, что плачу дремучим, смертной тоски плачем, которому нет причины,— как собаки воют на луну. На большом тети-Верином огороде мы садили картошку, и Надя всех поторапливала, потому что в полдень на школьном дворе начинал­ ся праздник окончания учебного года. Праздник этот назывался фе­ стиваль. Я бросала картошку в лунки, которые копали мать и тетя Вера, идя друг за другом. Они тихо разговаривали, и я старалась не слышать слов матери. — Онс ней работал вместе. Каждый день только и слышишь: Воло­ шина сказала то, Волошина сделала это, а вот Волошина... и все такое. С языка не сходила. А потом вдруг замолчал про Волошину,— вполголо­ са мрачно рассказывала мать, косясь на соседнюю полосу, где садили картошку отец, дядя Вася и Надя.—И два года эта петля затягивается, затягивается... Я говорю: все, или убирайся к чертовой матери, или давай уедем отсюда подальше, если хочешь с нами жить. Вот и приехали — ку­ да мне еще деваться, как не кітебе. Волошину я знала. Это она придумала мне такое имя — Ева. Года два назад я еще не ходила в школу. Мать тогда лежала в больнице, а отец собрал у нас дома гостей. Много, все новые и красивые, играл па­ тефон, и музыка тревожила меня предчувствием чего-то невыносимо пе­ чального и счастливого. Гости танцевали, и отец танцевал с Волошиной. У нее под собран­ ным на затылке волнистым валом волос лежали на шее два пушистых завитка, и я гордилась, что именно отцу досталось с ней танцевать. Потом Волошина сидела на диване, притянув меня к себе между колен, и, улыбаясь через мою голову отцу с непонятной тревожной для меня загадкой, говорила: «Пусть она будет не Дуся, а Ева. А? Смотри, как красиво: Ева, Евдокия». Отец чуть коснулся пальцами ее завитков и сказал: «Так и будет». А потом тише добавил: «Может, это единственное, что я могу обещать тебе». И он с тех пор стал звать меня Евой, и этому все подчинились и при­ выкли. Волошина жила от нас через два доэда, и в ее одинокой комнате, ку­ да она однажды зазвала меня, купив по дороге кулек лесной земляники (помню обман: земляничный запах обещал такое, чего не мог сдержать вкус ягоды), в ее одинокой комнате было усмиряюще чисто и уютно, а на комоде сидела кукла, хотя никаких детей у Волошиной не было. После земляники, осмелев, я тайно ждала: что вдруг эту куклу Волошина тоже подарит мне, но она не подарила, и я, захваченная напрасной надеждой пропустила вниманием конфеты «Озеро Рица», которые она дала к чаю’