Сибирские огни, 1981, № 3

ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА В ФОРМЕ СТАРИННОЙ СЮИТЫ 25 тела), ни даже пантомимой. Поэмой было нечто, преподносимое без тра­ диционных средств. Нельзя даже понять —что это и откуда оно. Встает всегда' чуть лениво, причем поднимается, как у ренуаровской купальщицы, сначала спина, а голова не поспевает за ней и делается наклонной, так что занавесочка из волос падает еще ниже, закрывая все склоненное лицо, на котором еще секунду назад была видна Мона- Лизовская ямочка возле чуть улыбающихся губ. Ну, как моло“денькая ведьма из теплой ванны. Потом она делает голосом (сквозь закрытые губы) осторожное «хм-м...», то есть, попросту, смешок, впрочем, уже потерявший поверх­ ностно-вульгарный смысл, связываемый с этим словом, поскольку сме­ шок этот с тою же интимно-нежной ленцой предельно растянут во вре­ мени. Тонус этого «хм-м» —уж е невыразимо глубок, у ж е проника- ющ... Но это еще не кульминация. И вот выпрямляются ноги и плечи — всё округлое, несмотря на тон­ кий стан,— голова делает очень женское встряхивающее движение, чел­ ка летит назад! Тело вмиг становится очень стройным и точным. И тог­ да-то два влажных блестящих Отражения, сверкнув нежно, проникают педагогу до самых печенок — а, проникнув, опускаются долу. — Я, хм-м... . Челка-занавесочка опять падает на лицо и очень вовремя, чтобы заштриховать вновь появившуюся крамольную ямку. Она улыбается совсем не в порядке издевки, а, может, просто потому, что коже в этот миг свежо и радостно от оконного сквознячка. Вопрос «почему не вы­ учила?» воспринимается, следовательно, как чисто риторический. В от­ вет следует еще одно «хм-м» (плечики в смешке поднимаются кверху) — и ни слова больше. А то вдруг расскажет все задание полностью, ровненько так, сквозь задумчивость, спокойно созерцая точку на стене. Если ей, конечно, захо­ чется. Пр основной своей специальности, фортепиано, она занималась у председателя местного комитета, очень хорошего пианиста, еще молодо­ го, но согбенного заботами мужчины, обремененного семьей и необходи­ мостью улаживать конфликты коллег с начальством. За мягкотелость коллеги ругали его на чем свет стоит, и едва он только порывался оста­ вить свой пост —наперебой умоляли не покидать их, потому что вместо него пришел бы человек твердый, которого (они были не дураки) им уже накладно было бы ругать. Когда речь заходила о Марине, глаза предместкома делались более испуганными, чем обычно. — Жуткое дело эта Мариночка. То играет так, что хочется выпо­ роть, то вдруг потрясает до шейных позвонков. Не понимаю. Ну, ле­ нива,'да, неуправляема, да, не шибко разумна, ну да,— мало, что ли, та­ ких? Откуда, скажите мне, у нее это подспудное, нутряное, глубинное чувство музыки, вот что я в толк не возьму! Со стороны взглянешь — плутовочка, кокеточка; себе на уме. А послушаешь на эстраде, она же лучшая — лучшая! —пианистка на всех курсах училища. Нет, не пони­ маю. Знаю ее уже четвертый год и все равно не понимаю. Тихонькая та­ кая, пупсик, лапонька, а парней наших знаете, как лопает? Ого. Вполне спокойно. Леопард в жеребятнике. И все в ее власти. Почему? Действительно. С парнями дело обстояло почти что так. На Мари­ нином курсе учились двое очень милых юношей. Один высокий, бледный и молчаливый, с детства прилежный сын своих, родителей и послушный ученик. А с приемных экзаменов училища он вышел с глазами, запав­ шими внутрь от неземной любви. Несчастье вторглось в его скорбную душу одновременно с первым влажным взглядом Марины, обращенным к нему. Он теперь бледнел много выше предельной нормы, стал пропус-