Сибирские огни, 1981, № 3

ЗАМЕТКИ БЕЗ ЗАКЛЮЧЕНИЯ 183 не собой, не найти своего слова для Роди­ ны? Ведь и «шалые ветры», и «четкий след твоей судьбы» — явно заимствованные стро- ки, а «шелестящие тревоги» просто не мо­ гут иметь права на прописку в программ­ ном стихотворении. Но всегда ли В. Скиф риторик? Нет, не всегда, иначе не стоило бы вы. пускать его «Журавлиную азбуку», в кото­ рой есть и свое. Как правило, это то, что увидел сам В. Скиф и не постеснялся на­ писать, Чаще это беглые, но точные по письму и настроению детали земного бы­ тия: «желтый кремовый песок», «еще за­ прятана зима в кочан заиндевелый». Или такие вот строки: «А яхта, управляемая солнцем, разрезала Байкал наполовину, чтоб ветры не поссорились, чтоб каждый имел свою и воду, и песок», «Над полем, от жары дурея, висят термометры стре­ коз, и стрелки острого пырея как указа­ тель в сенокос». В. Скиф здесь свободен, раскован, зорок, и потому мы готовы при­ слушаться к нему. Стихи, вошедшие в первую книжку Любо­ ви Сухаревской («Темный отзвук» — «Бри­ гада», 1973 год), писались ею в студенче­ ские годы. Может быть, потому «здесь поч­ ти ничего не было от жизни, но все от не­ ясных мечтаний, из прочитанных книжек: «золотая кудель зари», «лунная пряжа во­ лос», которую «нравится в сумерках прясть», «как цветы, лунный свет», «голу­ бые ладони молчанья» и т. п. Однако первая книжка заканчивалась такими вот — очень неожиданными для мо­ лодого автора — строками: В край уйду промозглый, в мир людей таежных, чтоб прекрасно мерзнуть у костров дорожных. Это было написано не позже, чем в 1972 году, когда о БАМе говорилось только в официальных записках. Однако Л. Сухарев­ ская нечто предчувствовала (как и подоба­ ет поэту) и в предчувствиях своих не ошиб­ лась. В 1975 году она, по комсомольской путевке, уехала на БАМ, где ее ждала обы­ денная журналистская работа в «Ленском коммунисте» — газете западного участка БАМа. Конечно же, здесь есть все необходимое для стихов: и сосен шум, и звезды, и реки, добраться до которых можно только по капризной трассе случайным «Икарусом». Узнала я, чем пахнет мерзлота И как она скрежещет под железом. Земля дохнет вам вечностью холодной В лицо и вдруг напомнит старый запах Цветов, что долго простояли в вазе: Они засохли, и размокли стебли, И вместо свежести и аромата жизни — Дух разложенья и столетней пыли. Л. Сухаревская оказалась верна себе: мерзлая земля напомнила ей не что иное, как засохшие цветы, и она не может не сожалеть о том, что землю эту невозможно поставить в вазу: Хотя земля, не правда ли, для вазы Немного велика? Это одна из находок, которые и состави­ ли первую самостоятельную книгу Любови Сухаревской «Послушай сердце». Главное же, на мой взгляд, в этой книжке — откры­ тие уюта в неуюте. Однако рядом с открытиями чисто внеш­ ними, с которых, собственно, и начинается поэт, нет-нет, да и мелькнет нечто, под­ сказанное не столько увиденным, сколько внутренним напряжением: Как грустно, что надолго заперта Калитка в сад, что тает лес багряный. Что все неповторимо, бренно. странно. Что всюду рядом — суть и суета. Суть и суета — не просто счастливая пе­ рекличка согласных — это спор высокого и земного, в котором Л. Сухаревская выбра­ ла роль не посредницы, а участницы. Бла­ годаря этому мы прочитали честную книж­ ку о жизни БАМа, написанную женской рукой, подсказанную женским сердцем. Причем в книжке Л. Сухаревской нет ни ложного пафоса, ни фальши (что нетрудно заметить в работах некоторых стихотвор­ цев, легкомысленно воспевших героику БАМа). День тихо прожит. И старинно Восходит медный круг луны. И тени между сопок длинно И так отчетливо видны, Что мне легко представить сразу. Как потянулась в эту даль Не стройка века громкой фразой, А просто — наша магистраль. Прежнюю Л. Сухаревскую напоминает лишь манерность некоторых строк, вроде «в успокоенном мире купались мои неж­ ные думы о вас»; мешают и явные подра­ жания Б. Ахмадулиной («Равновесие», «Ир­ кутская весна»). Свою первую книжку Василий Козлов назвал «Уроки доброты» («Бригада», 1975 год). Он родился в 1947 году, но тяжесть быта послевоенных лет сделала свое дело: оставила явный след в душе и потому, со временем, он заявлял: «На вопросы, когда я родился, отвечаю: «Родился в войну...» Его не свойственная молодости сдержан­ ность, скупость в подборе красок, стрем­ ление к афористической законченности, подтверждали: да, он из войны — из вече­ ров, скупо освещенных керосиновой лам­ пой, когда «чай подслащивали солью и он казался сладким нам», когда «нас не бало­ вали обновами, мы донашивали старье». В. Козлов весь пропитан той бедой конца сороковых годов, которая сближала чужих людей, делая их родными и близкими. Если В. Скиф, его сверстник, учился у книжек, то В. Козлов брал первые уроки у самой жизни. Со временем эти уроки он назвал «уроками доброты». И вот, через пять лет, мы читаем первую самостоятельную книгу В. Козлова «Есть у меня на свете брат...» и видим, что в глав­ ном она продолжение предыдущей. Василий Козлов, прежде всего, отдает предпочтение детали — «я замечал, прохо­ дит долгий срок, но в памяти детали оста­ ются». Нередко его детали чисто бытовые,