Сибирские огни, 1981, № 3

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ СОВРЕМЕННОГО ИНТЕЛЛИГЕНТА 179 повести эти слова воспринимаются не как глубоко осмысленное кредо ученого, а как красивое (и достаточно дежурное) завер­ шение «тронной речи». Вот ведь какая амплитуда колебаний вы­ ходит — от многоречивых социологов Баш­ кировой, едва связанных с «землей» по­ добно невесомым воздушным шарикам, к горящим на работе, «безбытным» ученым Сузина. А может быть, и впрямь так раз­ нообразен этот мир интеллигенции? Пожа­ луй, действительно существуют серьезные различия в образе жизни столичного и про- винциального интеллигента: у последнего работа занимает сравнительно большее ме­ сто в жизни. Но основная причина резкой несхожести этих миров в том, что авторы производят «усекновение» целых сторон жизни своих героев и исследуют то, по пре­ имуществу, быт, то, главным образом, де­ ловую сферу. Причем такое неполное уз­ навание персонажей чревато «недоправ- дой», неполной правдой о них. Были и есть болтуны, были и есть сухари от науки — где-то, быть может, они оказываются и в большинстве. Но, переходя на страницы литературы, статистическое большинство становится грузным балластом, задающим однообразие как в направлении исканий писателя, так и в распределении красок и тонов произведения. Разумеется, благое намерение предста­ вить личность в многообразии социальных связей еще не гарантирует успех. Тем бо­ лее, если прозаик приступает к избранной теме с твердокаменными установками, с намерением не уклониться от каких-то идеологических параграфов. Героев романа Андрея Блинова «Удар молнии» мы видим на многих поприщах, хотя основное их занятие —живопись (или, как минимум, резьба по кости). Сергей Ло­ банов, Савел Векшин, Иван Зимнев, Степан Докука посвятили себя служению Искусст­ ву, однако не чураются общения с прос­ тым людом, более того — в общении с ним черпают вдохновение. Художник Лобанов, главное действующее лицо романа, посвя­ щает свои произведения разным темам: пишет и батальные полотна, и мирные пей­ зажи, и натюрморты, создает картину «Бракойьер». Понятно, что при таком оби­ лии интересов Лобанов вступает в контакт с людьми разных профессий, разной обра­ зованности. Естественно предполагать, что «потенциал интеллигентности» художника проявится видимым образом, реализуется при таких встречах. Ждешь от писателя показа внутренней работы Лобанова, на­ деешься как бы прикоснуться к творческо­ му процессу живописца. Вот Сергей узнает от маститого писате­ ля Старостина, что «человеку никогда не познать главного — смысла своего сущест­ вования». Несколько дней художник живет под впечатлением этой фразы. Даже за натюрморты не может взяться. Тогда герой едет в порт и, задав волнующий его воп­ рос старому рабочему Фомичу, слышит: «Смысл существования человека? В жизни, в самой жизни. Чтобы она была хорошей». 12 * Художник и его наставник идут затем в ресторан и, заказав пиво и раков, толкуют о том, о сем. При этом Лобанов по-преж­ нему томится: «Смысл существования и вот эти раки и пиво...» На следующий день Сергей пишет картину «Раки». Так, по-види­ мому, совершается материализация идеи. Мир романа, густо заселенный интелли­ гентами (у Сергея, к примеру, жена — ху­ дожница, тесть — искусствовед, теща — пи­ сательница), должен, как представляется поначалу, жить под знаком ищущей мысли; атмосфера творчества предполагает значи­ тельное интеллектуальное напряжение, как бы светящимся нимбом окружающее образ художника. Но такого нимба интеллектуаль­ ности мы почему-то не замечаем: то, что говорят герои А. Блинова об искусстве, весьма невыразительно. Один из них опуб­ ликовал статью, изобличающую поклонни­ ков и последователей модернизма. Но из всей этой «с болью и злостью» написанной работы мы узнаем единственную фразу: «Да что это вы, за дураков нас принимае­ те?» Другой художник, Савел Векшин, ре­ зюмируя свои малоинтересные, чисто ре­ месленнические рассуждения о живописи, неизменно «валял кулаком свой маленький нос», что должно, по-видимому, свидетель­ ствовать о сильных чувствах. Одно из не­ многих в романе «интеллигентных» сужде­ ний читатель выслушивает из уст кранов­ щика Тестова, за свое пристрастие к фран­ цузской литературе (на языке оригинала) прозванного Виконтом. Этот Виконт «с хо­ рошим французским прононсом» рассказы­ вает Лобанову о новой книге Роже Шатоне «Светлячки и пламя», которую ему недавно достали. «Вот это современно! Рабочий класс. Реализм! А нынешнее французское искусство модернизма — это что...» Когда в подобном духе высказывается крановщик, тянущийся к культуре, это, в общем-то, не вызывает на спор. Но если на таком уровне аргументированности пишет художник-про­ фессионал, у нас возникает ощущение не­ достоверности, упрощения. Сам того не же­ лая, писатель представляет своих героев людьми ограниченными и малосведущими. Что, в конечном итоге, «работает» против замысла автора. Объявив о своем герое, что он мысля­ щая, а паче того творящая личность, писа­ тель должен бы позаботиться о внутренней логике развития образа, подтвердить его значительность не одними декларациями и отчетами о проделанной умственной рабо­ те. В любом слове, во всяком поступке с неизбежностью скажется действительный масштаб человека, его реальная сущность. Вот почему с трудом соотносятся поступки и мысли героев романа А. Блинова с их анонсированным «интеллигентным» амплуа. Приехал к художнику Зимневу цивильно одетый генерал, чтобы договориться о портрете. А когда высокий гость ушел, «Иван не сразу опомнился. Он бестолково бегал по мастерской, то садился, го вска­ кивал, начинал рыться в подрамниках, что­ бы выбрать нужный размер. Вот подходя­ щий —сто двадцать на восемьдесят. И ку.