Сибирские огни, 1981, № 3

ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА В ФОРМЕ СТАРИННОЙ СЮИТЫ 11 тебе полчаса подряд долдонят о «Страстях по Морфею», «заключитель ных прелюдиях» и «дуэте промеж Лоэнгрина и Эльзы». Спятишь. — Могу ли я узнать о результатах мыслительного процесса? — спросил Роман Петрович вежливо. — Я... это. Вспомнил, что там музыка слегка светлая и слегка страшная. Светлая по краям, страшная посередине. — Ну что ж... Истина приблизилась уже к высотам детского сада. Натужьтесь еще и скажите, только сразу: ритмы каких танцев исполь­ зует Шопен в своих мазурках? — Значит, это. Значит, так: мазур, оберек и.., это... трик-трак. — Что?! — Да. У меня так записано. «Если он сейчас еще скажет, что я так говорил на лекции,— убью»,—решил Роман Петрович. Он заложил руки в карманы и с шу­ мом втянул ноздрями воздух, серьезно, без юмора разглядывая сверху неопрятные студенческие патлы мучителя. Под патлами билось в агонии святая святых —то самое, что природа, как венец творения, пыталась вложить в его унылую башку. — Ой, вспомнил! Куявяк. Опять он вспомнил. Опять он что-то знает. Опять неудобно ставить «два». Издевается, что ли? Роман Петрович задал студенту еще один, посложнее, вопрос и отошел к окну —переждать, пока машина мысли совершит под патлами свой следующий поворот- Роман Петрович никогда не любил экзаменов. Для него это было возмутительной, ничем не восполнимой тратой времени. На экзамене он не мог ничего никому дать ценного и тем более —ничего не мог полу­ чить. Он чувствовал себя живой машиной для проверки чужих знаний, регистрирующим автоматом, устройством для заполнения ведомостей. Десятки часов вычеркивались из жизни напрочь, превращались в му­ сор, в ничто. И эти вот люди, вроде сидящего сейчас перед ним, еще больше нормы, еще сверх неизбежного воровали часы его жизни; как же не бушевать, хотя бы в душе? Он призывал на помощь всю свою объек­ тивность и выдержку. Но, слушайте, ведь й педагог —человек. К столу. Скорее —к столу! Пора выгонять. Двойку. Двоюшечку. Да вывести бы пожирнее. Что... вот тебе раз: студент разинул рот, начал вещать и даже ска­ зал все верно, несмотря на свое, похожее у всех на особый диалект, кос­ ноязычие двоечника. Он по-своему был тугодумно-обстоятелен и дело­ вит. Может, оттого и-достигал цели. Притом он раскачивался, ритмично поводя корпусом, как будто танцевал на стуле этот самый трик-трак. Что делать? Злости уже почти не было, но не было и уверенности. Оста­ валось прибегнуть к последнему тесту. Роман Петрович торжественно взял пластинку с Восьмым ноктюрном Шопена и, прикрывая этикетку от острого взора мучителя, поставил ее на вертящийся диск, — Вспомните, Скажите, что за музыка. Он снова отошел к окну. Жуть. Пустота. По улице-то люди ходят, заоконные, летние, с зай­ чиками света на макушках. А ему нельзя с ними. Нельзя, нельзя... Он думал так, пока иголка вхолостую царапала по первым борозд­ кам пластинки. Сколько десятков (или сотен?) раз приходилось гово­ рить об этом ноктюрне на лекциях, ставить его на проигрыватель или