Сибирские огни, 1981, № 3

ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА В ФОРМЕ СТАРИННОЙ СЮИТЫ 9 скую спину уходящего последним двоечника, по всем столам и на полу валяющиеся бумажки, недописанные листки, забытые в панике ручки, тетради, дамские зонтики. Сам воздух, остановившийся над столами, будет казаться пепельно-серым, будто по нему просвистал таинствен­ ный смерч — следы страхов, крушений надежд, распада нервных клеток... Собравши в грудь свой первый вздох радости, он, однако, не станет спешить, а сперва откроет окно, чтобы глазами и кожей понять облег­ чение. Потом —не торопясь —пойдет прочь. Может, в кино. И, кстати, погода всю неделю хороша на удивление. Позагорать бы, а то бледен, как ля минорный каданс. Но мечты мечтами. На деле, после восьмичасового изнурения он ви­ дел перед собою все тех же двоечников — потеющих, краснеющих, за­ пинающихся и никак не способных на быстрый уход. Это неизбежная досада к концу — скопище нерадивых. Они редко дерзают сунуться пер­ выми. Первые, те уж давно упорхнули, кроткие, изящные, красивые и озаренные светом академической истины. Все-то они быстренько выложи­ ли и канули в погожую синь, лишний раз напомнив Роману Петровичу, что счастье не бывает долговечным. Теперь потянулись другие: красные, с растопыренными ушами и пле­ чами, узкими от ужаса. Они шли, загребая лапами воздух и воровато оглядываясь, словно рецедивисты-домушники, поспешающие «на дело». А пантомима с кусанием пальцев перед тем, как взять билет! А значи­ тельный вид при обдумывании! И тайная мольба: «Отвернись же ты, монстр шелудивый, дай человеку нормально сдуть». Роман Петрович знал это все наизусть и каждый раз поражался, до чего похоже они вели себя. Первые годы он негодовал, отчитывал прови­ нившихся, отбирал «подсобные средства», выгонял с экзамена. Потом перестал тратить на это силы, сообразив (и дав понять другим), что ни­ какая ловкость рук не поможет тем, у кого незнание написано на языке так же ясно, как на лбу. Пресекал он разве что самых нахальных, у кого не было таланта и на то даже, чтобы артистично списать. Здесь уж на дыбы вставало оскорбленное эстетическое чувство: не мог он выносить вида тех, кто путается в собственных шпаргалках, роняет их на пол или кладет с умиляющей наглостью прямо' на стол. Впрочем, он даже таких не всегда выгонял. Иногда давал шанс. Проклятая жалость. Один из этой породы сидел теперь перед ним. Пожалуй, уже пол­ часа. Нельзя сказать, чтоб он уж вообще не знал ничего, но и не ясно было, есть ли основания, чтобы натянуть тройку. Хуже нет с таким иметь дело: ты ему последний вопрос (ответишь — ставлю «три»),— а он мямлит; ты ему следующий (не ответишь — ставлю «два»)-,— он кое-как отвечает; ты ему еще один, самый последний, и так далее. Игра в кош­ ки-мышки. Роман Петрович с унылой обреченностью смотрел на прыщ, укра­ шавший переносицу экзаменующегося. Это был добротный, малиново­ красный прыщ, с белым пятнышком посередине. Он с краев оброс кру­ жевной коросточкой, видимо, вскочил давно, но не мог исчезнуть спокой­ но, так как его слишком часто скребли грязным пальцем. «Странный это, впрочем, объект для анализа»,—холодно упрекнул себя Роман Пет­ рович и тут же отметил, что прыщ этот, в конце концов, и еЬть самое ин­ тересное, что, мог ему сегодня предложить этот фрукт. Фрукт между тем завозил под стулом ногой и пошевелил ушами. Это означало скорые роды. Роман Петрович приготовился принять. Вот-вот должна была появиться на свет фраза —жалобная, мокренькая и беспомощная. . — Фредерик, это, Шопен, гениальный, ну, композитор, великий, вы­ дающийся...